«Мой бедный, бедный мастер…»

И двое стояли на балконе и говорили по-гречески. А вдали ворча ло, как в прибое, и доносило изредка на балкон слабенькие крики продавцов воды – верный знак, что толпа тысяч в пять стояла за лифостротоном, страстно ожидая развязки.

И говорил Пилат, и глаза его мерцали и меняли цвет, но голос лился, как золотистое масло:

– Я утвердил приговор мудрого Синедриона. Итак, первосвя щенник, четырех мы имеем приговоренных к смертной казни. Двое числятся за мной, о них, стало быть, речи нет. Но двое за тобой – Вар-Равван [он же Иисус Варрава], приговоренный за попытку к воз мущению в Ершалаиме и убийство двух городских стражников, и второй, Иешуа Га-Ноцри, он же Иисус Назарет. Закон вам известен, первосвященник. Завтра праздник Пасхи, праздник, уважаемый на шим божественным Кесарем. Одного из двух, первосвященник, тебе, согласно закону, нужно будет выпустить. Благоволите же указать, ко го из двух – Вар-Раввана Иисуса или же Га-Ноцри Иисуса. Присово купляю, что я настойчиво ходатайствую о выпуске именно Га-Ноцри. И вот почему: нет никаких сомнений в том, что он маловменяем, практических же результатов его призывы никаких не имели. Храм оцеплен легионерами, будет цел, все зеваки, толпой шлявшиеся за ним в последние дни, разбежались, ничего не произойдет, в том моя порука. Vanae voces popule non sunt crudiendo**. Я говорю это – Понтий Пилат. Меж тем в лице Варравы мы имеем дело с исключительно опасной фигурой. Квалифицированный убийца и бандит был взят с бою и именно с призывом к бунту против римской власти. Хорошо бы обоих казнить, самый лучший исход, но закон, закон… Итак?

И сказал замученный чернобородый Каиафа:

– Великий Синедрион в моем лице просит выпустить Вар-Раввана.

Помолчали.

– Даже после моего ходатайства? – спросил Пилат и, чтобы про чистить горло, глотнул слюну: – Повтори мне, первосвященник, за кого просишь? * Государственная измена (лат.). ** Ничтожные крики толпы не страшны (лат.).

– Даже после твоего ходатайства прошу выпустить Вар-Раввана.

– В третий раз повтори… Но, Каиафа, может быть, ты подума ешь?

– Не нужно думать, – глухо сказал Каиафа, – за Вар-Раввана в тре тий раз прошу.

– Хорошо. Ин быть по закону, ин быть по-твоему, – произнес Пи лат, – умрет сегодня Иешуа Га-Ноцри.

Пилат оглянулся, окинул взором мир и ужаснулся. Не было ни солнца, ни розовых роз, ни пальм. Плыла багровая гуща, а в ней, по качиваясь, нырял сам Пилат, видел зеленые водоросли в глазах и по думал: «Куда меня несет?..»

– Тесно мне, – вымолвил Пилат, но голос его уже не лился как масло и был тонок и сух. – Тесно мне, – и Пилат холодной рукой по более открыл уже надорванный ворот без пряжки.

– Жарко сегодня, жарко, – отозвался Каиафа, зная, что будут у него большие хлопоты еще и муки, и подумал: «Идет праздник, а я которую ночь не сплю и когда же я отдохну?.. Какой страшный нисан выдался в этом году…»

– Нет, – отозвался Пилат, – это не от того, что жарко, а теснова то мне стало с тобой, Каиафа, на свете. Побереги же себя, Каиафа!

– Я – первосвященник, – сразу отозвался Каиафа бесстрашно, – меня побережет народ Божий. А трапезы мы с тобой иметь не будем, вина я не пью… Только дам я тебе совет, Понтий Пилат: ты, когда ко го-нибудь ненавидишь, все же выбирай слова. Может кто-нибудь ус лышать тебя, Понтий Пилат.

Пилат улыбнулся одними губами и мертвым глазом посмотрел на первосвященника.

– Разве дьявол с рогами… – и голос Пилата начал мурлыкать и пе реливаться, – разве только что он, друг душевный всех религиозных изуверов, которые затравили великого философа, может подслу шать нас, Каиафа, а более некому. Или я похож на юродивого мла денца Иешуа? Нет, не похож я, Каиафа! Знаю, с кем говорю. Оцеп лен балкон. И вот заявляю я тебе: не будет, Каиафа, тебе отныне по коя в Ершалаиме, покуда я наместник, я говорю – Понтий Пилат Золотое Копье!

– Разве должность наместника несменяема? – спросил Каиафа, и Пилат увидел зелень в его глазах.

– Нет, Каиафа, много раз писал ты в Рим!.. О, много! Корван, корван, Каиафа, помнишь, как я хотел напоить водою Ершалаим из Соломоновых прудов? Золотые щиты, помнишь? Нет, ничего не по делаешь с этим народом. Нет! И не водой отныне хочу я напоить Ер шалаим, не водой!

– Ах, если бы слышал Кесарь эти слова, – сказал Каиафа ненави стно.

– Он другое услышит, Каиафа! Полетит сегодня весть, да не в Рим, а прямо на Капри. Я! Понтий! Забью тревогу. И хлебнешь ты у меня, Каиафа, хлебнет народ Ершалаимский не малую чашу. Бу дешь ты пить и утром, и вечером, и ночью, только не воду Соломоно ву! Задавил ты Иешуа, как клопа. И понимаю, Каиафа, почему. Учуял ты, чего будет стоить этот человек… Но только помни, не забудь – выпустил ты мне Вар-Раввана, и вздую я тебе кадило на Капри и с ва ром, и со щитами.

– Знаю тебя, Понтий, знаю, – смело сказал Каиафа, – ненави дишь ты народ иудейский и много зла ему причинишь, но вовсе не погубишь его! Нет! Неосторожен ты.

– Ну, ладно, – молвил Пилат, и лоб его покрылся малыми капель ками.

Помолчали.