«Мой бедный, бедный мастер…»

– Да, кстати, священник, агентура, я слышал, у тебя очень хоро ша, – нараспев заговорил Пилат. – А особенно этот молоденький сы щик Юда Искариот. Ты ж береги его. Он полезный.

– Другого наймем, – быстро ответил Каиафа, с полуслова пони мавший наместника.

– О gens sceleratissima, taeterrima gens! – вскричал Пилат. – О foetor judaicus!*

– Если ты еще хоть одно слово оскорбительное произнесешь, всадник, – трясущимися белыми губами откликнулся Каиафа, – уйду, не выйду на гаввафу.

Пилат глянул в небо и увидел над головой у себя раскаленный шар.

– Пора, первосвященник, полдень. Идем на лифостротон, – ска зал он торжественно.

И на необъятном каменном помосте стояли и Каиафа, и Пилат, и Иешуа среди легионеров.

Пилат поднял правую руку, и стала тишина, как будто у подножия лифостротона не было ни живой души.

– Бродяга и тать, именуемый Иешуа Га-Ноцри, совершил госу дарственное преступление, – заявил Пилат так, как некогда коман довал эскадронами под Идиставизо, и слова его греческие полете ли над несметной толпой. Пилат задрал голову и уткнул свое лицо прямо в солнце, и оно его мгновенно ослепило. Он ничего не ви дел, он чувствовал только, что солнце выжигает с лица его глаза, а мозг его горит зеленым огнем. Слов своих он не слышал, он знал только, что воет и довоет до конца, – за что и будет Га-Ноцри сего дня казнен!

Тут ему показалось, что солнце зазвенело и заплавило ему уши, но он понял, что это взревела толпа, и поднял руку, и опять услы хал тишину, и опять над разожженным Ершалаимом закипели его слова:

– Чтобы знали все: nоn habemus regem nisi Caesarem!** Но Кеса рю не страшен никто! И поэтому второму преступнику, Иисусу ВарРаввану, осужденному за такое же преступление, как и преступление Га-Ноцри, Кесарь император, согласно обычаю, в честь праздника Пасхи, по ходатайству Синедриона, дарует жизнь!

Тут он ничего не понял, кроме того, что воздух вокруг него стонет и бьет в уши. И опять рукой он потушил истомившуюся толпу * О племя греховнейшее, отвратительнейшее племя! О зловоние иудейское (лат.). ** Не имеем царя, кроме Кесаря (лат.).

– Командиры! К приговору! – пропел Пилат, и в стенах манипулов, отделявших толпу от гаввафы, в ответ спели голоса взводных и пискливые трубы.

Копейный лес взлетел у лифостротона, а в нем засверкали рим ские, похожие на жаворонков, орлы. Поднялись охапки сена.

– Tiberio imperante!* – запел слепой Пилат, и короткий вой рим ских центурий прокатился по крышам Ершалаима:

– Да здравствует император!

– Iesus Nazarenus, – воскликнул Пилат, – Tiberio imperante, per procuratorem Pontium Pilatum supplicio affectus erit!** Сына Аввы, Вар-Раввана, выпустить на свободу!

Никто, никто не знает, какое лицо было у Вар-Раввана в тот миг, когда его подняли, как из гроба, из кордегардии на лифостротон. Этот человек ни на что в мире не мог надеяться, ни на какое чудо. Поэтому он шел, ведомый за правую здоровую руку Марком Крысобоем, и только молчал и улыбался. Улыбка эта была совершенно глу па и беззуба, а до допроса у Марка-центуриона Вар-Равван освещал зубным сиянием свой разбойный путь. Вывихнутая левая рука его висела как палка, и уже не ревом, а стоном, визгом покрыла толпа та кую невиданную улыбку, забросала финиками и бронзовыми деньга ми. Только раз в год под великий праздник мог видеть народ челове ка, ночевавшего уже в объятиях смерти и вернувшегося на лифост ротон.

– Ну, спасибо тебе, Назарей, – вымолвил Вар, шамкая, – замели тебя вовремя!

Улыбка Раввана была так трогательна, что передалась Иешуа, и он ответил, про все забыв:

– Прямо радуюсь я с тобой, добрый бандит, – иди, живи!

И Равван, свободный как ветер, с лифостротона, как в море, бро сился в гущу людей, лезущих друг на друга, и в нем пропал.

***

Чтобы занять себя, Левий долго перебирал в памяти все извест ные ему болезни и очень хотел, чтобы какая-нибудь нашлась бы тактаки у Иешуа. Но чахотки самой верной так-таки и не было, да и дру гих тоже. Тогда он, открывая очень осторожно правый глаз, минуя холм, смотрел на восток и начинал надеяться, что там туча. Но од ной тучи мало. Нужно еще, чтобы она пришла на холм, нужно, что бы гроза началась, а когда гроза начнется и этого мало, нужно, что бы молния ударила, да ударила именно в крест Иешуа. О, нет. Тут бы ло мало шансов. Тогда Левий начинал терзаться мыслью о своей ошибке. Нужно было не бежать раньше процессии на холм, а имен но следовать рядом, прилипши к солдатской цепи. И, несмотря на бдительность римлян, все-таки можно было как-нибудь прорваться, добежать, ударить Иешуа в сердце ножом… А теперь поздно.

Так он думал и лежал. * По приказанию Тиберия (лат.). ** Иисус Назарет по приказанию Тиберия посредством прокуратора Понтия Пилата будет казнен (лат.).

Адъютант же спешился у сирийской цепи, коневоду бросил пово дья, прошел сквозь римское заграждение десятого легиона, подо звал центуриона и что-то пошептал ему.

Один из легионеров уловил краем уха слова:

– Прокуратора приказ…

Удивленный центурион, откозыряв, молвил:

– Слушаю…- и прошел за цепь к крестам.