Сохранились отрывки (Булгаков оставил их как свидетельство того, что роман был написан), из которых ясно видно, что в ершалаимских гла вах отражены события, происходившие в «красной столице» («красном Ершалаиме»). К сожалению, не сохранился полностью текст главы «Засе дание великого синедриона», где, очевидно, узнавались «герои» двадца тых годов. Но, как я полагаю, и из фрагментов видно, что в красном Ерашалиме определяющими силами были Пилат (Сталин) и Синедрион во главе с Каифой (сначала Троцкий, а затем его единомышленники). Сущест вовали и одиночки-философы с пророческим даром (Иешуа Га-Ноцри с единственным приверженцем – Левием Матвеем), имевшие смелость публично высказывать свои убеждения и тем самым влиять на «обществен ное мнение» и в силу этого подвергавшиеся гонениям с двух сторон, осо бенно – со стороны Синедриона.
В романе о дьяволе автор явно питает симпатии к прокуратору Пилату (Сталину), черты которого улавливаются во многих эпизодах. Например, из следующей характеристики:
«Единственный вид шума толпы, который признавал Пилат, это крики: «Да здравствует император!» Это был серьезный мужчина, уверяю вас», – рассказывает Воланд о Пилате.
О некоторых иллюзиях писателя в отношении московского прокуратора (а может быть, о понимании его хитрейшей политики) свидетельствует и та кое высказывание Пилата: «Слушай, Иешуа Га-Ноцри, ты, кажется, себя убил сегодня… Слушай, можно вылечить от мигрени, я понимаю: в Египте учат и не таким вещам. Но ты сделай сейчас другую вещь, покажи, как ты выбе решься из петли, потому что, сколько бы я ни тянул тебя за ноги из нее – та кого идиота, – я не сумею этого сделать, потому что объем моей власти огра ничен. Ограничен, как все на свете… Ограничен!!»
Весьма любопытно, что, даже объявив Иешуа смертный приговор, Пилат желает остаться в глазах Праведника человеком, сделавшим все для его спасе ния (сравните с ситуацией, возникшей с Булгаковым в 1929 году после того, как было принято в январе постановление Политбюро ВКП(б) о запрещении пьесы «Бег», когда Сталин неоднократно давал понять, что он лично ничего не имеет против пьесы Булгакова, но на него давят агрессивные коммунисты и комсомольцы). Он посылает центуриона на Лысую Гору, чтобы прекратить мучения Иешуа.
«И в эту минуту центурион, ловко сбросив губку, молвил страстным шепо том:
– Славь великодушного игемона, – и нежно кольнул Иешуа в бок, куда-то под мышку левой стороны…
Иешуа же вымолвил, обвисая на растянутых сухожилиях:
– Спасибо, Пилат, я же говорил, что ты добр…»
И тут важно, на наш взгляд, сделать некоторое отступление и рассказать о складывавшихся отношениях (заочных) между писателем и набирающим с каждым днем силу генеральным секретарем.
Трудно точно определить время, когда у Булгакова стало формироваться отношение к Сталину как к своему покровителю (в личных беседах и пись мах писатель избегал этой темы, но в его художественных произведениях она становится одной из основных), однако можно предположить, что про изошло это в течение 1927-1928 годов, о чем свидетельствуют следующие факты.
Булгаков не мог не знать, что «путевку в жизнь» «Дням Турбиных» дал именно Сталин, которому пьеса очень нравилась (по количеству посещений вождем спектакль «Дни Турбинных» уступал только «Любови Яровой» К.А.Тренева). Не заканчивались арестом и вызовы Булгакова на допросы в ОГПУ (политический сыск не решался на это без санкции «сверху»). И, на конец, Сталин открыто выступил в защиту «Дней Турбиных» в 1927 и 1928 го дах, о чем следует сказать особо.
Напомним: «Дни Турбиных» были разрешены в постановке сроком на один год. По окончании сезона А.В.Луначарский, пунктуально выполняя ре шение Политбюро, снял пьесу со сцены Художественного театра. После на стойчивых заявлений К.С.Станиславского в защиту пьесы вновь состоялось заседание Политбюро, на котором было принято новое решение о продле нии срока постановки еще на год. Хотя Станиславский направлял свои пись ма К.Е.Ворошилову, А.П.Смирнову (секретарю ЦК), А.М.Лежаве (зампреду Совнаркома) и другим партийным и государственным деятелям, всем было ясно, что они действовали по указанию Сталина.