Мой белый

Потому что все, что я знаю о тебе, – моих рук дело.

Я тебя придумала.

Наполнила тебя всем, а теперь рассматриваю: хорошо ли это сделано?

Хорошо.

Ты сделан лучше всех.

Вот тебе носки и половина сердца.

Единственное, чего я не могу понять: если Вера сама «сделала» маму, а мама – Веру, как так получилось, что они оказались недовольны своими творениями? Глава 27

Всегда мечтай

Меня всегда учили верить в настоящее.

Ну типа: я рано узнала, что Деда Мороза не существует, потому что услышала, как он обсуждает с мамой какой-то квартирник, пока я, доверчивая душа, бежала в комнату за игрушками, которые он попросил меня принести. Сценку я отыграла и себя не выдала, но перед сном попросила маму сказать мне правду. Она сказала, что этот – конкретный – конечно, актер, ее друг, но есть и настоящий, далеко на Севере.

Я сказала:

– Мама, но я же знаю, что мои письма каждый год никому не уходят.

– Как это? – искренне удивилась мама, как будто она и правда верила в то, что Дед Мороз существует.

– Ну ведь я ни разу не писала на конверте адрес, и я знаю, что ты купила эти подарки, ты и Вера.

Мама еще посопротивлялась, а потом сдалась. Она учила меня всегда говорить правду.

Вера, врач доказательной медицины, учила меня верить только тому, что доказано, исследовано и подтверждено.

Но это не помешало мне видеть волшебное там, где никто не искал. Миккеле, моя первая любовь, в лагере у озера сказал мне, что стоит загадать желание, когда первый раз за лето заходишь в воду. Я поверила, потому что невозможно не верить, когда любишь, и, заходя в холодную воду, зажмурилась и нырнула, потому что знала, что это мой единственный, последний и самый правильный шанс – помочь моему желанию исполниться. Я попросила, чтобы мама и Вера снова начали жить вместе. Желание не сбылось, но я подумала, что просто сделала что-то не так. О том, как правильно загадывать желания, инструкций нет. Так что я пробовала это еще и еще, еще и еще, а потом решила, что ладно вода, но есть же снег.

Главное желание в первый снег – разве может это не сработать?

Я пробовала этот фокус несколько лет подряд, и каждый раз получалось. Может быть, конечно, у меня с тех пор желания стали проще, но кто мог бы со мной поспорить? Я хотела поцеловать Леню и ждала снега, а снега все не было и не было.

Я все так же приходила на репетиции, и мы садились рядом, он что-то говорил, объяснял, а я не слушала, не понимала, будто он говорит на неведомом языке, потому что мне хотелось только одного: чтобы он до меня дотронулся. Я в мельчайших подробностях рассматривала его руки, пальцы, колени и шею. Мне страшно нравилось изучать его затылок, представляя, как здорово было бы обнять его ладонями за шею. Я думала о том, как весело было бы запрыгнуть ему на холку и как он обхватил бы мои ноги, прижав их к себе. Я думала о родинке на ключице, видимой через треугольный вырез футболки, о выцветшей татуировке с бумажным корабликом, которую хотелось накрыть рукой, а потом смотреть на нее сквозь пальцы, как в замочную скважину.

Я прожигала глазами бледные вены на его висках, я дышала рядом с ним, как собака на охоте – часто и глубоко, чтобы запомнить, набрать побольше в легкие, запастись его запахом, который тут же вызывал у меня асфиксию и цунами в области живота и ниже, – и мне хотелось воткнуть себе нож в живот, чтобы только избавиться от этого зудящего ощущения.

Я думала об этом и сгорала со стыда, представляя, как он меня обнимает, сжимает, просто держит за руку. Как он снимает с меня одежду, или, что уж там, – я сама снимаю свою одежду и встаю перед ним. И он говорит мне: ты совершенна.

Хотя я совсем не совершенна, даже близко.

Хотелось бы просто взять его за руку. Ощутить, как впиваются в кожу его массивные грубые кольца или стучат о мое колечко, которое Вера подарила мне на 15 лет.

Она сказала тогда: носи его, и все будет хорошо. Кольцо мне не очень понравилось, но я его ношу – я привыкла верить всему, что говорит Вера. Потому что я не помню, чтобы она хоть раз соврала мне.

Так вот – его руки. Как мне хотелось в них!

Ночью, в постели, я сама брала себя за руку, сама вела себя сквозь одеяло, майку и зловещую тишину, сама задыхалась в ватных сумерках и открыла то, ради чего все так стараются: я трогала себя так, как мне хотелось, чтобы он меня трогал, а точнее – так мне хотелось бы трогать его, – я научилась делать это молча и по-солдатски быстро, будто бы датчик движения мог уловить мою руку под одеялом и вызвать полицию нравов. Я крепко зажмуривалась, так что перед глазами мерцали желтые стереокруги, потом высвобождала его из себя, выталкивала, сердце мое билось, как мотылек о стекло, а я коротко выдыхала, потом открывала глаза, из которых тут же лились слезы отчаяния: нет, это был не он. Снова не он. Нет, глупое тело, я снова тебя обманула.