Мой Дантес

После Второй мировой войны, двоюродного брата деда Матвея – Андрея Истрова – каким-то неведомым служебным ветром занесло в Словакию. Да не куда-нибудь, а в тамошнюю достопримечательность – Бродзянский замок – последнюю обитель сестры Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской – Александры Николаевны Фризенгоф (в девичестве Гончаровой).

Вековые деревья и раскинувшиеся по берегам Нитры ивы наверняка еще помнили шаги прекрасной Натали, ее второго мужа Ланского, многочисленных детей.

Оказалось, что Александру – несносную в пору ее пребывания в доме сестры еще до замужества – в Бродзянах уважали. Более того, все здесь дышало памятью предков поэта, ведь Александра Николаевна, не пожелав расстаться с дорогими сердцу реликвиями, вывезла в Бродзяны немалую часть писем, альбомов, рисунков, автографов поэта, картин и прочей утвари.

Бесценный список с письма Пушкина, видимо тоже хранившийся в семейном архиве, Истрову подарил один из потомков. Кто, теперь уж и не вспомнить. Андрей по молодости легкомысленно принял дар, сунул в партбилет, да так и привез его в Россию.

– Рассказывал мне Андрюха и еще одну мало правдоподобную легенду, – дед облокотился о грубо обструганные бревна дома и прикрыл глаза, млея под ласковыми лучами солнца. – По воспоминаниям друзей и недругов поэта, ты знаешь, Лизонька, с какой неприязнью относилась Александра к Дантесу и как трепетно боготворила все пушкинское. Так вот, слушай и не перебивай. Все вопросы потом, лады?

– Лады, – согласно кивнула я.

– Слышал я от Андрюхи, что еще при жизни Александры Николаевны Фризенгоф в замке появился портрет заклятого врага Пушкина – Дантеса-Геккерна. Доподлинно известно, что худо-бедно, но родственники поддерживали между собой связь. Более того, в начале 1840-х годов чета Дантесов посетила венский дом Фризенгофов – еще до женитьбы Грегора на Александре Гончаровой. Бывал Дантес в Вене и позднее. Каких-либо точных данных о встрече Александры с Жоржем нет, но, якобы, сохранились его визитные карточки.

Когда они появились в доме Фризенгофов – неизвестно. Как неизвестно и то, дарил ли Дантес свой портрет Александре. Скорее всего, нет. Вряд ли она могла бы принять от «убийцы» обожаемого поэта сей скромный дар. Логичнее считать, что он появился в замке либо раньше, задолго до того, как Александра стала носить имя Фризенгоф, либо, наоборот, позднее, уже после смерти Александры.

А водрузить портрет на стену среди других именитых предков мог, например, правнук где-то году в 1928, которому по большому счету были безразличны дрязги прошлого. Об истории своих предков он мало что знал, да и Пушкина вряд ли читывал. Правда, и портретом Дантеса сей шедевр можно назвать с натяжкой – так, литография.

– А может, и дарил? – не утерпела я, давшая слово прикусить язык и молчать до окончания рассказа.

– Может, и дарил, – не очень охотно согласился дед.

– Наверняка дарил, – воспряла я духом. – Только не ей, а первой жене Фризенгофа. А Александра, став второй женой Грегора, обнаружила на стене литографию. Да и повелела ее с почетного места среди предков убрать и припрятать в запасниках. А правнук пылинки сдул и на место повесил. Сами же говорите, какая ему разница, кто прозябает среди достопочтимых покойников. Он же ни того, ни другого при жизни не знал, да и виршей Пушкинских наверняка не читал. Темнота, право слово.

– Сдается мне, Лизавета, что ты не меньшая темнота, чем пресловутый правнук Александры Фризенгоф, – развеселился дед. – Ну, да Бог тебе судья. Подрастешь, поумнеешь и во всем разберешься. Главное, помни: не судите, да не судимы будете…

– А вы тоже увлекались литературой? – робко поинтересовалась я.

– Было дело, – улыбнулся дед Матвей. – Еще до мореходки мечтал стать учителем словесности, да не сложилось. А вот папа твой отменные стихи в юности писал. И по литературе, и по истории всегда отличные отметки имел. Так что у тебя это наследственное…

Август 1983 года

Наша дружба с дедом как дряхлый списанный корабль, чихая и чадя, только-только начала набирать обороты, обещая потрясающе увлекательное плавание, а впереди уже замаячила последняя пристань с надписью «Смерть». Быстро же она его скосила, так и не дав насладиться общением с этим удивительным человеком, избороздившим на своем веку не одну морскую милю.

Помню, как меня впустили в комнату, где на жестком грубо срубленном столе покоился мой дед Матвей. Старухи уже успели обрядить его в костюм – старый, чуть пожелтевший китель моряка. Но не это притягивало мой взгляд. Я, не отрываясь, смотрела на все еще босые ступни старика: левую часть одной из них украшал искусно наколотый крабик.

– Что это? – шепотом спросила я у отца.

– Знак отличия, – гордо ответил он и пояснил. – Когда моряк проходит Экватор, то на верхней левой части ступни ему накалывают вот такого крабика.

– Это очень больно? – ужаснулась я.

– Не больнее смерти, – грустно заметил отец. – И не больнее тех ран, за которые солдаты получают ордена.