Мой дом, наш сад

Вступая на лестницу, ведущую на второй этаж, где живут взрослые, я шепчу заклинание тишины и провожу ладонью над своими ступнями. Мой шаг становится совершенно бесшумным. Я поднимаюсь наверх.

Темно и тихо, и оттого, что я не слышу даже собственных шагов становится еще более жутко. На чердак ведет узкая винтовая лестница, и первое, что я вижу, когда преодолеваю ее - треугольник окна под низкими свободами, освещенный необычайно близкой луной. Я не сразу замечаю остальных. Они стоят, прижавшись к стенам. В центре чердака находится старенький генератор, который уже никогда не заработал бы без помощи магии. К нему подключены электроды с тонкими железными пластинками. Я занимаю свое место у стены, рядом с Кэем. На нем пижама с супергероями, и машинально я начинаю их считать. Я дохожу до пятнадцати, когда слышу голос Морганы.

Она выходит к генератору. На ней белая, короткая ночнушка, кажущаяся почти прозрачной в свете луны. Я вижу, как белеет ее кожа под легкой тканью, вижу очертания ее груди, затвердевшие от холода соски. В руках Моргана сжимает старую тетрадь, ее листья пожелтели от безжалостного времени, некоторые буквы стерлись, но мы помним все наизусть. На самом деле в этой простой черной тетрадке, исписанной неровным от боли почерком больше нет никакой нужды.

Написанное там отложилось так глубоко у меня внутри, что я могу процитировать ее всю. Иногда, когда мне очень плохо, я так и делаю.

Моргана открывает тетрадь ровно на середине, проводит пальцем по сгибу, по губам ее пробегает нехорошая, жутковатая улыбка, белая зубы кажутся острее, чем есть на самом деле.

Я закрываю глаза и знаю, что Кэй и Ниветта делают то же самое. Я помню, как мы в первый раз нашли на чердаке эту тетрадку. Нам было по одиннадцать, и мы все еще верили, что можем выбраться. Нам было грустно и страшно, иногда мы плакали по ночам, и Галахад сидел с нами, чтобы нам не было так одиноко. И вот тогда, в самый нужный момент, мы нашли записи, принадлежавшие мальчику, у которого тоже не было имени и дома. Но у него был номер. Номер Девятнадцать.

Номеру Девятнадцать было одиннадцать, как и нам, и он решил вести дневник, потому что сосредоточенность на письме спасала его от боли. Он был один из некоего множества объектов для исследований в лаборатории, о которой, вероятно, никто не знал. Я думаю так, потому что мир, где общество знает о том, что в безупречно-белых помещениях кто-то мучает и истязает детей ради науки, не слишком похож на мир, о котором я читала. Если Номер Девятнадцать, конечно, не одна из жертв чудовищных экспериментов в период Второй Мировой Войны. Впрочем, скудные приметы времени в записях Номера Девятнадцать говорили о том, что события происходили по крайней мере на десять-двадцать лет позднее.

Моргана говорит:

- День четыре тысячи пятнадцатый.

Номер Девятнадцать считал каждый день своей жизни и описывал их с тех пор, как научился выводить на бумаге буквы. У нас была лишь одна тетрадь.

Четыре тысячи пятнадцать дней. Ему было одиннадцать. И он, в отличии от нас, никогда не покидал здания, в котором жил, у него не было даже сада.

Моргана начинает читать, напевно и по-своему очень красиво.