Мой дом, наш сад

Мы выходим вместе. Уже у двери, когда мы оказываемся близко-близко, я чувствую его запах. Он приятный, это горьковатый, почти аптечный запах чистоты. Я слышу, как Мордред вдыхает воздух, как будто он принюхивается к моему запаху. Ощущение секундное и странное, еще более неловкое, чем когда он положил руку мне на грудь. Случайно соприкоснувшись с ним у выхода, я вздрагиваю, резко подаюсь назад, так что прижимаюсь к нему спиной.

- Простите.

Мы вместе спускаемся по лестнице и не говорим ничего. Мордред снова начинает насвистывать свою любимую мелодию. У лестницы я слышу голоса ребят. Ниветта говорит:

- Но ты нам, разумеется, ничего не скажешь?

Я слышу звонкий смех Морганы. И Кэя, который причитает:

- Но мы же все можем умереть! Причем самой тупой смертью!

- Тупой, как ты!

- Заткнись, Гарет!

- Сам заткнись!

Мы с Мордредом одинаково тихо выглядываем из-за угла. В гостиной, на диване, сидит Ланселот. У него в руках гитара, а рядом с ним покоится полупустая бутылка виски, видимо, перенесенная в нашу вечную осажденную крепость из ближайшего большого магазина, которые еще называют супермаркетами.

Он смотрит на огонь, едва справляясь с раздражением, а потом вдруг улыбается во все зубы.

- Лады, малышня. Чего хотите знать? Что происходит? Сейчас!

Он перебирает пальцами струны, вырывая из чрева гитары мелодичный перезвон. А потом вдруг начинает петь. Прежде я никогда не слышала, как Ланселот поет. У него оказывается глубокий, мелодичный голос. Ланселот поет с чувством, почти так же хорошо, как Кэй. А еще он поет, как взрослый. Взрослые вкладывают в свои песни что-то особенное. На самом деле мы тоже не маленькие, нам по девятнадцать. И все же мы не успели пережить чего-то такого, что сделало бы нас взрослыми.

А Ланселот - успел, и это делает его песню прекрасной. Но поет он не о себе, а о ком-то другом. Это чувствуется. Он поет балладу о Джиме Джонсе, и в то же время - не о нем.

Сначала ребята переглядываются, Кэй даже спрашивает:

- Чего?

А потом и они, и я, заслушиваемся голосом Ланселота. Он поет:

- Однажды ночью, когда этот город будет темен и тих, я убью вас одного за одним. Я дам вам всем немного удивиться, а пока, запомните: настанет время пожалеть, о том, что вы послали Джима Джонса в цепях в Ботани-бэй.

И в этот куплет Ланселот, кажется, вкладывает весь свой голос, и что-то еще, из своего сердца. Когда песня заканчивается, струны на гитаре Ланселота лопаются и режут ему руки. Он громко ругается, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Мордреда, но его уже нет рядом.

Глава 3

Заснуть мне удается неожиданно легко. Я некоторое время думаю обо всем, что сказал мне Мордред, думаю, как рассказать об этом ребятам, и сползаю в приятную дремоту, где все это не имеет никакого значения. Меня будит стук в окно, нервный и аритмичный, будто кто-то кидает камушки. Иногда таким образом нас будит по утрам Кэй, но когда я открываю глаза, за окном еще темно, и в него любопытным глазом заглядывает луна. Я смотрю, как ветви жасмина сплетаются за моим окном, и думаю, что навязчивый стук мне приснился. Как только я собираюсь закрыть глаза и отчалить в прерванную дрему, стук повторяется. Маленькие камешки, друг за другом, три раза: тук-тук-тук.

- Кто там? - тихо спрашиваю я, осознавая всю абсурдность ситуации. Кто бы это ни был, он вряд ли услышит меня. Да и кто здесь может быть?

- Кэй? - зову я. За окном не откликаются. Еще один камушек с треском ударяется о стекло. Я переворачиваюсь на другой бок, зажимаю уши руками и пытаюсь заснуть. Тогда стук становится быстрым-быстрым, нестерпимо громким, будто все звучит у меня в голове. Со мной так бывает: я слышу какой-то звук, а потом мой мозг еще долго воспроизводит его, и я могу уловить в нем слова, которые пугают меня. Ненавижу это состояние. Я резко встаю с постели, подхожу к окну, прямо по лунной дорожке, рассекающей мою комнату надвое.

И все же мне не хочется знать, кто стоит внизу. Я некоторое время изучаю подоконник, прихожу к выводу, что его нужно помыть и только потом смотрю на того, кто ждет меня за окном.

Он стоит в лунном свете, босыми ногами на ровно подстриженном газоне. На нем больничные штаны и рубашка. И я узнаю его, мальчишку из моего сна. Номер Девятнадцать. Я резко щипаю себя за запястье, и боль оказывается совершенно реальна. Я не сплю. Номер Девятнадцать, бледный, тощий мальчик, смотрит на меня. Он довольно далеко, и я не могу разглядеть его лицо.

- Впусти меня, - говорит он. - Я устал. Мне страшно. Тут очень темно.

Реплики у него отрывистые, будто он просто озвучивает свои мысли, а не пытается ко мне обратиться.

Я мотаю головой.

- Я не могу, малыш, - говорю я. - Прости меня. Мы создали тебя. Ты не живой.

- Я не живой, - соглашается он.

- Ты не настоящий.

- Не настоящий.

Он делает шаг, неуверенный шаг ребенка, который никогда в жизни не бегал.

- Пожалуйста, - шепчу я. - Номер Девятнадцать, пойми, я не могу впустить тебя. Прости меня, малыш, прости.