Мой дом, наш сад

- Ничего не знаю, - соглашается Номер Девятнадцать. А потом я слышу его плач и слышу, что Номер Двенадцать начинает ему вторить. Шаги стихают, наверное, они устраиваются где-то под деревом.

- Тяжело было тащить? - сквозь слезы спрашивает Номер Девятнадцать.

- Ну нет, легко довольно, он же пустой.

А потом они заливаются слезами еще горше прежнего, и мне хочется утешить их, но я даже не могу их увидеть. Несчастные, одинокие дети, которым некуда идти. И никто не может им помочь.

Я знаю, что не сплю, я прекрасно осознаю, что происходит и могу в любой момент очнуться. Происходящее похоже скорее на грезу, очень подробную и сильную. Запах трав и мокрой земли поднимается ко мне, и я вдыхаю его, совершенно не чувствуя запах духов Морганы в комнате, и все же часть меня знает, что я ее не покидала.

Я нахожусь в полной темноте, но звуки и запахи, ощущения так невероятно реалистичны, что мне снова кажется - реальность пытается от меня ускользнуть.

Или, может быть, это я пытаюсь ускользнуть от реальности. Номер Девятнадцать говорит, отплакав свое:

- Мы пойдем и найдем укрытие на ночь. Иначе мы заболеем и не сможем идти. А если мы не сможем идти, мы умрем.

- А если мы умрем, то будем разлагаться, а если мы будем разлагаться, то...

- Заткнись. Нам нужно согреться. Давай попытаемся построить себе убежище.

- Ты ведь это можешь. Ты же у нас все можешь.

- Я не знаю. Я не понимаю, как.

И я думаю, что Номер Девятнадцать вообще ничего не понимает, и это очень грустно. В этом лесу, пустом и холодном, некому подсказать ему, что делать и куда идти дальше. И я кричу ему:

- Номер Девятнадцать!

Но он не слышит меня, потому что это его жизнь, которую я никак не могу изменить. Прожитые, утекшие минуты.

- Номер Девятнадцать! - кричу я снова, уже зная, что это совершенно бесполезно. Я ведь даже не вижу его мира.

А потом я чувствую легкость, ощущение кружения возвращается с новой силой, я будто летаю, и мне почти хорошо. Кто-то невидимый гладит меня по голове, и от его прикосновения становится легче, будто что-то заземляет меня, и дождь перестает стегать меня так болезненно и сильно, и влажная земля под ногами не застревает между пальцами.

Отчетливее всего я ощущаю чей-то поцелуй, удивительно нежный, почти невесомый и в то же время собственнический - меня еще никто так не целовал, будто мы уже любовники.

И тогда я понимаю, что, наконец, сплю.

Глава 5

Когда я открываю глаза, луна уже заливает комнату своим ласковым, холодным светом. В детстве Кэй говорил, что луна холодная и ласковая, как руки у мамы. Это он придумал, мы ведь не помним, какие у наших мам были руки.

Я приподнимаюсь, потом потягиваюсь. Не сразу до меня доходит, что комната не моя, а Морганы. Во тьме силуэты ее бесконечных шкатулок, флакончики с духами и рассыпанная косметика кажутся мне такими родными, что я даже не отслеживаю их присутствие.

В доме тишина, и я понимаю, что сейчас далеко за полночь. Звезды переливаются, как крохотные драгоценные камушки на браслете Морганы, оставленном на тумбочке. Я беру его в руку, рядом с застежкой болтаются две крохотные розочки. Очень красивая и очень простая вещь, Моргана любит ее даже несмотря на то, что ей не нравится, когда все просто.

Я улыбаюсь и, наконец, просыпаюсь в полной мере. Я чувствую себя отдохнувшей и свежей, и понимаю, что давным-давно не чувствовала себя так спокойно и правильно.

Наверное, думаю я, Моргана оставила меня спать здесь, а сама ушла в мою комнату. Она не хотела меня будить, может быть, погладила по волосам, пока красилась перед зеркалом, а потом ушла. Может быть, она еще не спит. Можно пойти проверить. Именно это я и намереваюсь сделать, по крайней мере я точно решаю, что загляну к себе в комнату, послушаю у дверей других. Еще они могут быть на чердаке.

Мысли текут лениво и спокойно, как волны океана в какой-то идеальный, книжный день.

Я вглядываюсь в зеркало на шкафу Морганы, но темнота поглощает мое лицо, и я мало что могу рассмотреть. Над зеркалом болтается на веревочке бабочка, которую Моргана поймала еще в детстве. При жизни она была очень красивая, с лазурного цвета крыльями, и гибкими, тонкими, как тени, лапками. Моргана любовалась на нее, пока бабочка жила в банке, и мы каждый день пробивали в крышке новые дырочки, боясь, что она задохнется.

А потом, как-то раз, совершенно неожиданно, Моргана достала ее и проткнула булавкой. И я спросила Моргану, зачем она это сделала, и почувствовала, что она сделала это из-за меня, потому что я ее не остановила или не хотела остановить.

Моргана ответила мне, рассматривая блестящий кончик иглы, вышедший из тельца насекомого:

- Она скоро умрет, и краски осыпятся с крыльев. Хочу, чтобы она была моей.

- Но она же будет мертвая.

- Ага, - сказала тогда Моргана и отправила в рот клубничный леденец на палочке. Ей уже тогда нравились мертвые вещи.

Я до сих пор чувствую себя виноватой перед той бабочкой.