Мой дом, наш сад

Бармен отворачивается от стойки, а Ланселот подпирает рукой щеку. У него вид скучающего пса, который только и ждет, когда кто-то бросит ему мячик. Или мечтает кого-нибудь укусить. Ланселот - очень красивый парень. Он и много лет спустя не растеряет свою красоту, но сейчас он почти сияющий. Удивительно, как из больничного заморыша вырос такой приметный молодой человек. И удивительно, что девушки не подходят к нему знакомиться, как в фильмах. Вообще-то бар не особенно похож на то, что показывают в кино. Тут, конечно, много алкоголя на витрине, длинная стойка за которой сидят люди с коктейлями, столики в глубине и шум, но никто не танцует на столе, не заказывает красивым и доступным девушкам выпивку, не ввязывается в пьяные драки.

Все будто бы тихо, интеллигентно выпивают. Я присаживаюсь на свободный стул рядом с Ланселотом. Он смотрит пустым взглядом куда-то вперед, и когда бармен приносит ему виски, вдруг хватает его за руку.

- Послушай меня, мужик.

- Я тут работаю, а не лясы точу.

- Послушай, - настойчиво повторяет Ланселот. Бармен смотрит на него тем же отрешенным взглядом, потом подается вперед, уперев огромные ручищи о стойку. Ланселот, не поморщившись, выпивает виски одним глотком.

- У меня есть друзья, - говорит он. Бармен вдумчиво кивает, кажется, будто сейчас он будет повторять слова за Ланселотом, как попугай. Однако он молчит. Ланселот продолжает:

- Так вот, они чокнутые. Не такие чокнутые, как ребятки вроде тебя, мамкины бунтари, а вроде как по-настоящему.

- Ага, - говорит бармен. Кто-то свистит ему слева, но он только отмахивается:

- Погоди, парень.

- Правильно, - кивает Ланселот. - Ну и вот, я как бы неплохой человек. Ну, местами. Не самый плохой так точно. Короче, не из тех, кто ест младенчиков на завтрак.

- А они что? - спрашивает бармен. Такое ощущение, будто весь диалог для него происходит во сне. Он воспринимает слова Ланселота, воспринимает их всерьез, но в каком-то искаженном виде.

- Обнови, - говорит Ланселот.

Когда бармен возвращается, Ланселот снова накидывается на виски. Напивается он явно быстро, по крайней мере быстрее, чем в наше время.

- Мы с друзьями выросли сами по себе. Никто за нами не смотрел, никто нас не защищал, не учил, не любил там, - говорит Ланселот. - И мы особо не любим мир. Держу пари, ты меня понимаешь, татуированный мужик.

- Ага, - кивает бармен, а потом говорит странным, откровенным тоном. - Меня мама не любила.

- Меня любили и мама, и папа. Только недолго.

- Умерли?

- Нет. Это я для них умер. Но не суть. В общем, мои друзья хотят изменить мир. Они хотят сделать его идеальным. Ну не херня ли?

- Херня, - соглашается бармен. - А идеальным, это как?

- Как в книжках и фильмах, просекаешь?

- Не особо, - говорит бармен.

- Понимаю тебя. И я тоже. Что бы ты на моем месте делал? Прикончил ублюдков?

- Ну нет, наверное.

- Еще виски, тогда.

Осушив третью порцию, Ланселот говорит:

- Может так и лучше будет. Мир бывает дерьмовым местом, я видел его таким. Но теперь я всемогущ. Я лучше бога, потому что я не только все могу, я еще и существую. Если я захочу достаточно сильно, я смогу запустить этот стакан в космос. Или твою башку. Я бы тоже мог сделать что-то великое.

- Я тебя не понимаю, парень. Твои друзья хотят что-то исправить, изменить, а ты тут ноешь.

- Лады, - говорит Ланселот. - Зайдем с другой стороны, брат. Что там было про то, стоит ли весь мир слезинки ребенка?

- Хм, - тянет бармен. Ланселот вдумчиво кивает.

- Вот-вот. Короче, сколько долбанутой хрени можно сделать, если веришь в результат? Очень много.

Ланселот некоторое время глядит в пустой стакан, ожидая ответа, а потом махает рукой:

- А и неважно, - и выражение лица у него такое мальчишеское, обиженное и одинокое. В этот момент бармен, будто очнувшись ото сна, мотает головой, а потом резко хватает Ланселота за воротник куртки:

- Ты как меня назвал, щенок?

- Когда? - спрашивает Ланселот, оскалившись.

- Все это время! - рычит бармен, видимо, больше злясь на себя самого и не понимая, почему он терпел подобное хамство.

Ланселот улыбается шире, его оскал становится предвкушающим и блестящим. Я зажмуриваюсь, ожидая что бармен приложит Ланселота головой о стойку, но затем любопытство заставляет меня открыть глаза.

И я вижу Галахада. На нем скромная одежда, он бледный, под глазами у него синяки, больше всего он напоминает студента-медика. У него тот же кроткий взгляд, что и сейчас. И в помещении, где он стоит, Галахад выглядит так, будто зашел сюда случайно. Стены, выкрашенные в алый, висящие на крючках наручники и плетки, кнуты и кляпы, кровать с атласными простынями, девица в латексных перчатках и кружевных трусах.

Она говорит:

- Как всегда, милый? - в голосе у нее предвкушение.

- Да, - кивает Галахад. - Разумеется.

Она подходит к нему ближе. У нее небольшая, подтянутая грудь с острыми сосками, широкие бедра и длинный шрам на ноге. Густые черные волосы стянуты в высокий хвост кожаной, широкой резинкой.

Галахад говорит:

- Я думаю, это в последний раз, милая.