Мой дом, наш сад

Он касается испачканными пальцами моих губ, проводит так, будто хочет накрасить меня, а потом выключает воду. Он застегивает брюки, насвистывая, делает шаг через бортик ванной. Стоит ему щелкнуть пальцами, и его костюм снова становится сухим.

Никаких заклинаний, вспоминаю я, только разум. Я пробую подумать о том, чтобы его нож вскрыл его глотку, но ничего не выходит. Я могла бы сделать это с помощью заклинания, но он успел бы меня остановить.

Вот почему они учили нас. Чтобы контролировать.

Я сижу в ванной, мне холодно, и я дрожу. Интереснее всего наблюдать за течением капель по белой эмали. Так интересно, будто весь мир сузился до границ водяной пленки.

Он вздергивает меня за руку и начинает вытирать. Он продолжает трогать меня, не просто стирает влагу, а наслаждается тем, что может ощупывать мое тело. На моем месте, думаю я, могла бы оказаться любая.

Вот бы любая оказалась на моем месте, думаю я. Он берет меня на руки, переставляет из ванной на пол.

- Вы все это время нас обманывали? - повторяю я бездумно.

Он вдруг смеется, громко и совершенно невпопад.

- Да, - говорит он. - Да. Да-да.

Он вдруг наклоняется ко мне, хватает за щиколотку, заставляет поднять левую ногу. На полу стоит пара туфелек, похожих на сказочные, хрустальные туфли золушки. Они оказываются мне как раз. Я едва могу дышать, и лучшее, что приходит мне в голову - снова закрыть глаза.

Кружевная, удивительная ткань скользит вверх по моим бедрам. Он одевает меня, как одевают принцессу. Снова трогает мою грудь, когда надевает на меня лифчик, некоторое время, наверное, просто смотрит. А потом я чувствую, как он магией заставляет меня вскинуть вверх руки, и нежная ткань платья ласкает мое тело. За сегодняшний вечер это однозначно самое лучшее ощущение, думаю я, и смеюсь тоже. Надеюсь только, что не так безумно.

Когда я открываю глаза и вижу себя в зеркале, то не сразу верю своим глазам. Платье и красивое и нелепое одновременно, розовое, с оборками, кружевами, вышитыми так тонко, что они почти прозрачны, как паутина. Платье похоже на произведение искусства, и в то же время оно совсем не подходит мне, как не подходит ни одному человеческому существу. Его как будто сняли с куклы.

Мордред издевательски-галантным жестом подает мне руку, я вздрагиваю. И, наконец, я понимаю, почему его костюм кажется таким старомодным. Он, как и мое платье, отсылает к прошлому, которое существовало только в воображении.

Он грубо хватает меня за руку, притягивает к себе, прижимает так сильно, что мне почти нечем дышать и целует. А потом тянет за собой, за дверь.

Я ожидаю увидеть мою комнату, но оказываюсь в совершенно незнакомом месте. Все здесь гротескно-кукольное, пастельное. Просторная, светлая комната, игрушечный, как в стеклянном шарике, снежок за окном, маленький столик, уставленный сервизом, покрытым нежными весенними цветами, сахарница и молочница, обе белее снега, металлический чайник с изогнутым носиком из которого валит пар, розоватая скатерть и стулья с высокой спинкой.

Я сажусь за стол. В центре красуется торт со сливками и шоколадом, аппетитный и пахнущий очень вкусно. В вазочке источает сахарный аромат песочное печенье. Викторианское чаепитие, такое красивое, что выглядит комичным. Я уверена, что этого Мордред и добивался. Он садится напротив меня, наливает себе чай и щедро разбавляет его молоком, а потом начинает сыпать сахар, пока он не впитывает почти всю жидкость, и с удовольствием отхлебывает.

Он наливает чай и мне, я отказываюсь от сахара.

- Так ты хочешь знать..., - говорит он, предоставляя мне самой закончить фразу.

Я отпиваю горячий чай, отдающий бергамотом.

- Где мои друзья?

- Они живы.

- Вы не ответили, где мои друзья.

- А я не говорил, что буду отвечать на твои вопросы.

Я беру печенье, аккуратно откусываю кусочек и замечаю, что третий стул не пуст.

На нем сидит игрушка. Белый кролик в викторианском костюме, старый, с блестящими стеклянными глазами и длинными, пушистыми ушами. Я вспоминаю о галлюцинации Номера Девятнадцать и вздрагиваю. Игрушка и Господин Кролик из воспоминаний похожи. Только вот игрушка выглядит дивно нормальной, она обычная, не искаженная больной фантазией Номера Девятнадцать.

- Вопросы, - повторяет он. - Время, время, время, у нас мало времени.

- Аллюзия к "Алисе в Стране Чудес", - говорю я.

- Да, разумеется. Никто в истории мировой литературы не мог описать сон с той же точностью, что Льюис Кэрролл. И никто не сможет. Представь, что ты во сне, мышонок.

Он вежливо предлагает мне еще чаю, я киваю. Мордред снова отхлебывает пойла, в котором больше сахара, чем воды, из своей чашки, улыбается мне, а потом вдруг разбивает чашку о стол.

- Паскуда! - говорит он. - Грязная шлюха! Я знаю, где ты! Я вырву твои кишки, выверну тебя наизнанку и сожру внутренности!