Мой дом, наш сад

Совершенно неожиданно Мордред раздвигает мне ноги, проникает в меня пальцами, и я всхлипываю, от удовольствия и от страха, вцепляюсь в него сильнее, почти повисаю на нем. Я не уверена, что он контролирует то, что я слышу. Внутри я влажная, и ему это нравится, я чувствую его оскаленные в улыбке зубы на моей шее. Я не знаю, что делать, хотя Моргана, когда-то целый вечер посвятила моему сексуальному образованию. Я смущена, я растеряна, а он продолжает трогать меня. Его пальцы двигаются внутри, сначала осторожно, а потом сильнее, глубже.

- Он сказал, что я могу говорить. Потому что уже поздно. Он сказал, что теперь я все могу рассказать. Это больше неважно.

- Тогда говори.

Мордред доводит меня до исступления, ощущение вовсе не такое, как если я сама себя ласкаю - он не делает правильно, так чтобы я быстро смогла достигнуть пика или растянуть удовольствие. Он не знает мое тело, но он его узнает, и от этой близости, от ощущения ткани его рубашки, промокшей насквозь, и его поцелуев, все плывет, все кружится, и я не могу определить точно, где я.

- Пожалуйста, - шепчу я.

- Пожалуйста, - говорит Номер Девятнадцать. - Если вы хотите. Он всегда здесь. И сейчас он слушает нас. Он вас слышит.

- Кто слышит меня, Номер Девятнадцать?

Я слышу, как Номер Девятнадцать смеется, впервые.

А потом я чувствую, как Мордред приподнимает меня, бережно, почти нежно. Я сильнее прижимаюсь к нему, чтобы не упасть, чтобы почувствовать тепло его тела. Мне не нравится, что он одет, но если бы я начала его раздевать, я бы, наверное, упала. Я не знаю, я же даже не открываю глаза. Вслепую я пытаюсь коснуться губами его губ, а попадаю в щеку. И это мое неловкое, глупое движение вызывает у него нежность. Он сам целует меня.

- Ты мне так нужна, - вдруг шепчет он. - Я умру без тебя.

И я думаю, почему я? Почему не Ниветта, к примеру? Я думаю об этом со смесью страха и восторга, и жар у меня в груди становится такой же сильный, как и внизу живота.

- Возьмите меня, - шепчу я, и вдруг смеюсь, потому что это фраза из романчиков, над которыми всегда смеялась Ниветта, и я сама тоже смеялась, и Моргана смеялась, а Гарет их любил.

Он целует меня в губы, может быть, чтобы заткнуть. Но поцелуй выходит таким благодарным, будто я позволила ему что-то, что может его спасти.

Но это неправда. Потому что ничто не может его спасти.

- Что он говорит, Номер Девятнадцать?

- Он говорит, что ему хочется посмотреть, какая вы внутри. Он говорит, что выпустит вам кишки. Говорит, что вы - хуесоска. Вам нравится это делать с детьми, так? Вам нравятся маленькие мальчики. Он говорит, что я вам не нравлюсь, а вот Номер Десять - нравился. Теперь он гниет в морге. Он говорит, интересно, ходите ли вы туда, чтобы брать его в рот, как прежде?

Номер Девятнадцать смеется.

- Ему нравится, - говорит Номер Девятнадцать. - ваше лицо. Ему нравятся такие лица.

- А что еще ему нравится?

В этот момент я слышу хрип, так в фильмах хрипят люди, которым прострелили или проткнули легкое. Бьет кровь, и я отчетливо чувствую ее запах, будто вместо воды на меня и Мордреда тоже льется кровь.

Я ощущаю, как у него стоит, ощущаю, как его член упирается в меня, и начинаю дрожать сильнее, хотя мне и ужасно жарко. И я чувствую ужасную нежность к нему, мне хочется приласкать его, помочь, и я снова целую его, слепо, наугад и очень нежно.

Я слышу звон разбитого стекла, бешеные вопли сигнализации. Номер Девятнадцать шепчет:

- Теперь ты готов на все. Вырежи их всех, и я вытащу тебя отсюда.

Номер Девятнадцать говорит:

- Да. Хорошо. Вытащи меня отсюда.

Номер Девятнадцать говорит:

- Уровень угрозы: совершенно опасен.

- Ты совершенен. Благодаря мне. Они травят твою еду, завтра ты уже не будешь ни на что способен. Если ты не продолжишь, они вытащат твои глаза и кинут их в банку.

- Я продолжу.

А потом Мордред входит в меня, грубо схватив меня за бедра. Резко, болезненно, так что слезы брызгают у меня из глаз. Я царапаюсь, потому что мне больно, кусаю его в плечо, прямо через рубашку.

- Давай, девочка, мне нравится, - говорит он. - Ты норовистее, чем можно предположить. Я думал, ты будешь тише и послушнее, мышонок.

Голос у него совсем иной, чем обычно, насмешливый, почти шутовской. В нем есть веселье и жестокость, Мордреду совершенно не свойственные. И чего-то, очень важного, не хватает.

Я будто мгновенно оказываюсь с совершенно незнакомым мне мужчиной, с человеком, с которым я не хочу быть, его прикосновения кажутся совершенно другими - нарочито развязными, болезненными, противными, полными похоти. Я царапаюсь, пытаюсь вырваться, оттолкнуть его, ударить, но он меня не выпускает.

- Тихо, мышонок, - говорит он. - Ты очень сладкая. Но мне начинает надоедать. Хочешь я заменю кое-что...

Он двигается во мне, и я вскрикиваю от боли. Одной рукой он удерживает мою ногу под коленкой, а другая вдруг проходится по внутренней стороне бедра, и я чувствую лезвие ножа.

- Кое-чем другим, - говорит он, и совсем иная боль, боль от пореза, заставляет меня зашипеть.