Мой дом, наш сад

Я вижу, что едва зародившееся свечение кристаллов гаснет. Если мы будем отвлекаться, ничего не выйдет. Закрыв глаза я снова думаю о мире, который хочу приблизить. Я хочу преодолеть трещину, пропасть, разрыв. Море в фильмах вроде "Рассекая волны" было серым, свинцовым, непокорным. Огромная, ударяющаяся о такой маленький, кукольный человеческий мир стихия. В том фильме, кажется, и дело происходило в Шотландии. Мы с Морганой смотрели его вдвоем, лет в тринадцать, стащив кассету у Ланселота, который явно ее не оценил. Мы наслаждались драмой и сексуальным распутством, поглощая шоколадки одну за одной. И тогда я совсем не оценила море. Только теперь я понимаю, что помню это холодное, тусклое море, бившееся о каменные берега до сих пор. Кино отражает реальность, искажая ее, и все же, наверное, море, которое я увижу, когда выберусь отсюда, похоже на то, что я видела в фильме.

Оно не синее, оно не приветливое, в нем не захочется искупаться. Оно как зверь бьет лапами по камням, оно пытается выбраться наружу. И оно - красивое. И я хочу ощутить, как это, когда белые брызги касаются моей кожи, когда от невероятных волн остаются лишь невесомые капли.

Я снова чувствую внутренний импульс, что-то в моей голове сдвигается, поддается, и брешь, как будто, становится меньше. Я пытаюсь погрузиться в собственные размышления о том, что значит море, какое оно, какое все на свете, как я увижу мир за пределами школы, каким окажется лес, будут ли на свете другие сады, такие же прекрасные, как наш, какую еду я закажу в кафе, будет ли она вкусной, и где я проведу свое первое Рождество.

Я представляю своих друзей, а еще Ланселота и Галахада, в какой-нибудь маленькой квартирке, в большом городе вроде Эдинбурга. Мы будем ютиться в тесноте, и будет вкусно пахнуть индейкой, и все будет красное и зеленое, а на улице будут цвести не цветы, а салюты, и будет очень снежно, и будет много машин, припаркованных перед домом, целые стада машин.

Я знаю, что остальные представляют совсем другие вещи, другие, но так же важные для них. Я мысленно повторяю заклинание, которое сказала Гвиневра, и верю, верю, верю. На этот раз не кому-то, а себе самой.

И у меня все практически получается, а потом я чувствую, как у Ниветты дрожит рука. И эта дрожь передается мне.

- Они здесь, - шепчет Ниветта. И сначала я снова думаю, что она говорит о тех загадочных существах, которых видит иногда у нас за спинами.

А потом я слышу шаги и сама. Шаги осторожные, тихие, но их много. Маленькие ножки шуршат по полу, под ними скрипит лестница.

- Это всего лишь иллюзии, - говорит Галахад. Но я знаю, что ему и Ланселоту страшнее всех. Все снова упущено, и не только для меня. Я открываю глаза. Из всех нас продолжает что-то судорожно шептать только Гвиневра, губы ее сжаты в тонкую ниточку, глаза закрыты, она ожесточенно сжимает руку Гарета, так что он шепчет:

- Прекрати.

А я наконец решаюсь обернуться. Они проходят в дом один за одним, и как только переступают порог, мальчики и девочки, босые, в больничной одежде, свечи в их руках превращаются в цветы. У каждого свой цветок, ни один не повторяется. Я вспоминаю зимний сад, потом вспоминаю морг.

Дети нам как будто бы не мешают, они даже ведут себя очень-очень тихо. Они все входят и входят в дом, впуская сюда ночную прохладу. Я не считаю их, но уверена, что их не меньше четырех десятков.

Дети несут цветы, чтобы украшать ими дом. Некоторые из них останавливаются рядом с нами, они прикрепляют цветы к занавескам, укладывают их на полу и на каминной полке. Дети совершенно не обращают на нас внимания, будто это нас уже не существует, а не их.

Одни поднимаются наверх, другие остаются на первом этаже.

Я слышу, едва-едва, как Галахад, почти неразличимо шепчет:

- Три, Семнадцать, Сорок два, Шесть, Четырнадцать, Двадцать семь.

Закончив с цветами, дети замирают, ждут чего-то. Весь холл оказывается украшен, будто цветов было намного больше, чем детей, будто цветы сами собой появлялись на занавесках, полу и окнах.

Множество цветов там и тут, их удушливый запах. В фильмах так показывают похороны ребенка. Дети - цветы. Мертвые дети - умирающие цветы.

Я ожидаю, что сейчас в холле появится аккуратный, маленький, лакированный гроб, и Галахад, кажется, тоже этого ожидает. У него такие глаза, будто он попал в свой худший кошмар. Дети не обращают на него внимания.

Никто, кроме Гвиневры, даже понукавший нас Ланселот, уже и не думает возвращаться к работе. В руках у детей появляются шарики, и они отпускают их болтаться у потолка или привязывают к лампам, вазочкам. Похороны тут же превращаются в праздничную вечеринку. Бока разноцветных шариков блестят, как в мультфильмах, ярко-ярко.

Я прижимаюсь к Моргане, она к Кэю, а Ниветта ко мне. Дети смотрят сквозь нас, будто не видят.

- Мы знаем, что ты здесь, - говорит Ланселот. - Прекрати этот концерт, лады?

А потом орет:

- Выходи! Я не хочу на них всех смотреть! Я их почти забыл! Выходи!

- Прекрати устраивать это идиотское шоу! Если ты хочешь нас убить, так иди и попробуй, чокнутый, - кричит Моргана.