Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Мое положение стало непростым. Гитлер держал меня при себе, поскольку чувствовал, что я единственный давно знакомый ему человек, который может на равных общаться с иностранными корреспондентами и держать их подальше от него самого. Он никогда не понимал их желаний и психологии или того, почему я не мог выдрессировать их, как Геббельс и Дитрих приструнили немецкую прессу. Он думал, что достаточно пригрозить им санкциями или выдворением из страны, чтобы заставить подчиниться, и почему-то никогда не осознавал, что после этого они прекрасно смогут работать в любой другой стране. Половину своего времени я защищал их, и в одном случае с помощью Функа мне удалось сорвать попытку Геббельса выдворить Никербокера. Гитлер все еще время от времени слушал меня, но всегда следил, чтобы его камарилья не заподозрила, будто он прислушивается к моим советам. Он рассматривал меня как своего американского эксперта, хотя никогда и не принимал то, о чем я пытался ему рассказать.

Однажды за обедом, на который были приглашены все представители канцлера, он внезапно выудил откуда-то мое предложение 1925 года о мировом турне. Он как раз произносил один из своих бесконечных обзоров истории партии, его конек, и о ужасных трудностях перестройки партии после Ландсберга. «И что наш мистер Ханфштангль предложил мне в то время, господа? Что я должен оставить Германию и расширить свои представления о мире за границей». Это, конечно, вызвало взрыв насмешек, поэтому я возразил, что это стало бы прекрасным опытом для него в его текущей должности. «Что такое Америка, кроме миллионеров, королев красоты, дурацкой музыки и Голливуда, – вмешался он. – Оттуда, где я сижу, я вижу Америку гораздо лучше, чем вы когда-либо ее знали». Чистейшая мания величия. Из всех гостей только фон Эпп согласился со мной, легко пожав плечами. Гитлер никогда ничему не учился, и это было плохо. Никогда нельзя было застать его одного, а если рядом присутствовал Шауб или кто-нибудь из гауляйтеров или представителей, он начинал вещать, будто выступал с публичной речью. Это была единственная обстановка, в которой он чувствовал себя как дома.

Его непримиримость по отношению к иностранным державам была почти патологической. Примерно в 1933 году Нейрат предложил, что неплохую службу для страны может сослужить возвращение знаменитой головы царицы Нефертити египтянам. Ее обнаружили немецкие археологи, а ее возвращение, вообще-то, упоминалось в Версальском договоре. Я поддержал этот план как средство улучшения отношений между Германией и Ближним Востоком. «Вот так всегда, наш мистер Ханфштангль все хочет раздать» – так прокомментировал Гитлер. Я возразил, сказав, что эту церемонию можно использовать как повод для дружеских переговоров, но Гитлер оборвал дискуссию, заявив, что сам факт того, что Версальский договор требует возвращения бюста, служит достаточным основанием не делать этого.

Другой пример работы его мысли дает история, когда Америка запоздало официально признала Советский Союз в ноябре 1933 года. Мы ехали из Берлина в Ганновер на поезде, когда он узнал эту новость и вытащил меня из моего купе, чтобы попрекнуть. «Смотрите, Ханфштангль, ваши американские друзья сошлись с большевиками», – поприветствовал он меня. «В этом все мировые нации теперь сходятся», – сказал я ему. «Все мы признали их годы назад, – не унимался Гитлер. – Тот факт, что Америка сделала это теперь как бы по своему желанию, только доказывает мои слова», – настаивал он. Все, что он хотел, так это найти способ унизить меня перед другими членами своей свиты.

Мои действия в роли советника по иностранной прессе давали им бесконечные возможности подорвать мою позицию. Однажды со мной встретился один арабский профессор, который написал биографию Гитлера и хотел, чтобы я представил его главному герою. Скажу, выглядел он очень колоритно, но я отвез его в Байройт, где жил Гитлер, и от Брукнера со товарищи на меня сразу обрушился шквал презрительных комментариев по поводу моего спутника. Но я был настойчив. Когда мы прошли в сад, Гитлер как раз прощался с группой прелестных юношей и девушек из молодежной организации и, когда увидел моего спутника, буквально врос в землю от удивления. Сомневаюсь, чтобы он раньше когда-либо видел араба. Я сказал ему, что посетитель является уважаемым автором и в своей работе сравнивает Гитлера с Мохаммедом. К счастью, копия, которую он попросил надписать, была на арабском, так что Гитлер ничего не узнал.