Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Когда Гитлер поселился в канцелярии рейха, он привел с собой своих дружков-соратников – команду зануд, которые делали мою жизнь кошмаром во время предвыборных путешествий, приведших его к власти: Брукнера, Шауба, Шрека, Гоффмана и Зеппа Дитриха. Слишком тупые, чтобы быть чем-то большим, нежели просто лояльными последователями, и слишком неамбициозные, чтобы представлять какую-либо угрозу, они были его внутренним кругом. Они всегда напоминали мне старую комедию Герхарда Гауптмана «Шлюк и Яу», зарисовку в духе Хогарта о Саксонии XVII века. Герцог охотится, а его компания находит пару бродяг, до смерти пьяных и крепко спящих. Забавы ради они решают взять их обратно в Шлосс и положить в кровать Электору, а когда те проснутся, одурачить их, сказав, что они великий герцог и его управляющий. Комедия основана на том, что те поверили в это. Для меня это была картина, царившая в имперской канцелярии, и не только касательно Шоферишки, как я называл его, но и всех остальных. Никто из близкого круга прихлебателей не пытался быть Меттернихом.

Члены внутреннего круга считали Гитлера своей собственностью. Они всегда были рядом и вели себя то как слепни, то как блокирующие в американском футболе. Они не выносили, когда наедине с Гитлером оставался кто-либо еще, и считали себя своего рода коллективной партийной совестью, которая стоит на защите Гитлера от пагубных влияний, могущих отвратить его от генеральной линии партии. Они были постоянно с ним, они не желали говорить, но только слушать и таким образом никому не давали говорить с Гитлером конструктивно и по делу. Они походили на знаменитую кавалерию под началом Мюрата при Наполеоне, которая налетала на врага, подобно осам, но не вступала в бой. Они обрывали посередине разговора, чтобы показать ему картину, или подать лист бумаги, или чтобы Гоффман сфотографировал его.

Такое происходило со всеми, особенно с теми, кто не входил в круг старых партийцев. В Берхтесгадене было то же самое, что и в Берлине. Нейрат однажды пожаловался: «Я только что был в Бергхофе и попытался поговорить с фюрером, но, знаете, Ханфштангль, совершенно невозможно говорить с ним наедине больше двух минут. Один из этих мужланов обязательно встрянет в беседу». Шахт говорил то же самое. А мне, в те первые два года единственному человеку, бывшему там практически каждый день, было еще хуже. Даже Геринг снова начал называть меня Квестенбергом в лагере, эту фразу он придумал в 1923 году: он имел в виду персонажа шиллеровского «Валленштейна», который всегда призывал к осторожности и осмотрительности и видел далеко идущие последствия. Они слышали, как я снова и снова жалуюсь на СА и их произвол, на незаконные действия, о которых мне сообщали, и говорю о необходимости дисциплины и консолидации. Так что они ополчились на меня, и в конце концов все это стало безнадежным.

Гитлер был непунктуальным и непредсказуемым, как всегда. Установленных часов не существовало. Иногда он появлялся за завтраком, иногда нет, в своем люксе поглощая горячее молоко, овсяную кашу и всякие порошки, улучшающие пищеварение. Иногда после этого он спускался на несколько минут, и если у меня имелись какие-то вопросы, то это было удачное время поймать его. День начинался с доклада Ламмерса, главы канцелярии, и Функа, который в то время был правой рукой Геббельса в министерстве пропаганды, с обзором утренних новостей. Функ после войны был помещен союзниками в тюрьму Шпандау, но он был одаренным человеком, которого я никогда не считал особенно опасным. Он был очень хорошим финансовым журналистом в свое время, и я имел высокое мнение о нем, потому что он испытывал профессиональное журналистское презрение к Геббельсу. Он был весьма влиятельной фигурой, поскольку знал многих промышленников и на самом деле находил средства, которыми оплачивались счета в «Кайзерхоф». Его слабостью была выпивка. Вся его семья страдала этим пороком. Его дядя, Альфред Райзенауэр, любимый ученик Листа, был пианистом с мировым именем и одним из моих героев в детстве, что стало еще одной точкой соприкосновения с Функом. Говорят, что турне Райзенауэра в Америке пришлось отменить после того, как он появился в стельку пьяным на сцене где-то в Калифорнии. Функ сам часто появлялся с чудовищного похмелья. Мы всегда знали, когда он находится в плохой форме, потому что тогда на вопрос Гитлера о последних событиях его стандартным ответом было: «Mein Führer, das ist wohl noch nicht spruchreif – Мой фюрер, этот вопрос еще не созрел для обсуждения»: это означало, что у него еще слишком двоится в глазах и он не может читать конфиденциальные сводки новостей.