Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Ужасным было то, что многие из нас считали зародыши концентрационных лагерей лишь временным явлением. Эта версия принималась даже людьми близкими, как и я, к внутреннему кругу партии, а сведения поступали из таких разных источников, что было трудно не поверить в это. Однажды я вместе с Филипом Ноэлем-Бейкером, депутатом британского парламента, поехал к Гитлеру, чтобы обсудить эту проблему, и я со своей стороны предложил, что волнения за рубежом можно охладить, если постоянным иностранным представительствам по очереди будет разрешено публиковать причины, по которым задерживались такие подозреваемые. Гитлер воспринял это довольно спокойно и сказал, что это странная идея. Он же не приказывал никому из своего консульского персонала в Англии посещать британские исправительные учреждения. Конечно, когда я появился в канцелярии в следующий раз, меня ждал разнос. Кем считает себя этот англичанин, что позволяет себе делать такое оскорбительное предложение через меня? Пусть сначала проинспектирует свои собственные тюрьмы и так далее. Это был далеко не единственный вопрос, по которому я устраивал встречу с Гитлером для других людей. Когда немецкое правительство установило идиотское правило взимать по тысяче марок за выездную визу в Австрию в качестве одной из мер начинающейся кампании против своего маленького южного соседа, я взял с собой Луиса Тренкера, австрийского продюсера фильмов, известного своими историческими романами, чтобы в качестве земляка он уговорил Гитлера. Он получил неопределенный ответ, а я был выруган за свои тревоги. Тем не менее меня мрачно позабавил тот факт, что Геббельс, узнав о нашем визите, подумал, что я посягал на его театральные угодья, и на следующий день поспешил представить Гитлеру актера Генриха Георга в качестве противоядия.

Самой большой моей неудачей стала попытка противодействовать нарастающей волне антисемитской агитации. Ситуация еще и близко не достигла той, которая сложилась после 1938 года, когда немецкий дипломат фон Рат был застрелен в Париже еврейским политическим эмигрантом. Я был свидетелем уродливой, но совсем не жестокой демонстрации, молчаливо поддержанной Геббельсом, 1 апреля 1933 года, направленной против еврейских магазинов на Потсдамерплац, и высказал свое негодование ее зачинщику в канцелярии. В августе от знакомой мне американки миссис Дейзи Майлс, проживавшей в отеле «Континенталь» в Мюнхене, до меня дошло известие, что со мной очень хочет поговорить представитель Соединенных Штатов на территории Швейцарии в Линдау.

Она отвезла меня, и там состоялась беседа с Макси Штейером, известным еврейским адвокатом из Нью-Йорка, которому мое имя называли многие его американские друзья. Его предложение, поддержанное такими состоятельными членами еврейского сообщества в Америке, как Шпейеры, Варбурги и другие, заключалось в том, что они готовы были финансировать эмиграцию в США всех немецких евреев, особенно недавно переехавших из Центральной Европы, которые хотели уехать. Эта схема учитывала положение о пропорциональном представительстве, которое нацисты предполагали применять к различным профессиям, и казалась отличным решением этой острой проблемы.

Я полетел обратно в Берлин и сначала поговорил об этом с Нейратом. Он был в восторге. Затем я встретился с Шахтом. Он тоже проявил энтузиазм. С этой поддержкой я решил обратиться к Гитлеру. Однажды я поймал его после обеда, и мы прогулялись по террасе старой канцелярии, где в погожие летние и осенние дни обычно подавали кофе. Его ответ ужаснул меня. «Mein lieber Ханфштангль. Кости брошены. События принимают совсем другой оборот». «Но, герр Гитлер, – запротестовал я, – это отличный шанс для нас решить неразрешимую проблему». «Не тратьте мое время, Ханфштангль, – резко ответил он. – Евреи нужны мне в качестве заложников».

Попытка держать ногу на левой педали пианино, приглушающей звук, больше походила на попытку просить рабочего на копре не шуметь. Тем не менее я искал союзников где только мог. Одним из них был генерал фон Райхенау, чья репутация ярого нациста не была заслуженной. Конечно, он был одним из самых высокопоставленных сторонников Гитлера в рейхсвере, и, несмотря на назначение на высокую должность в военном министерстве, перегибы первого года власти быстро открыли ему глаза. Я знал его на протяжении последних десяти лет. Впервые мы встретились в компании моего молодого друга, американского военного атташе Трумэна-Смита, когда Райхенау был еще майором. Теперь я хотел оказать ответную любезность, уговорив Райхенау устроить возвращение полковника Трумэна в Берлин в качестве американского военного атташе. Я чувствовал, что любые действия по усилению проамериканских настроений в Германии будут оправданы.