Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Лучшее, что было у Додда, – это его дочь, привлекательная блондинка Марта, с которой я довольно близко познакомился. Я всячески поддерживал ее в компании Гитлера в надежде, что он прислушается к моим идеям через нее. Однажды мы обедали вместе с ней, и она сказала, что ее отец очень волнуется, потому что, даже если Димитров и освобожден, он вряд ли смог бы добраться до границы живым, и что у Геринга был план убить его. Это казалось мне верхом сумасшествия, поэтому мы составили контрплан с Луисом Лохнером, который занимал пост президента ассоциации иностранной прессы. Под видом представления нового сотрудника агентства Reuter мы пригласили Зоммерфельда, пресс-атташе Геринга, на обед. Мы договорились с человеком из агентства Reuter, что он перескажет историю Марты как некие слухи и спросит, может ли Геринг сделать по этому поводу заявление. Он был новичком, не ориентировавшимся в местных реалиях, которому это могло сойти с рук. Это связало Герингу руки, поэтому ему пришлось публично объявить, что Димитров, безусловно, может уехать, что он лично обещает обеспечить его безопасность и так далее. Это сработало, за исключением того что, боюсь, позже молодой репортер Reuter хвастался где-то своим участием в этой истории, и об этом стало известно Герингу. Будет преувеличением сказать, что Геринг выразил мне за это благодарность.

Мартовские выборы принесли Гитлеру и его националистическим союзникам необходимое большинство, но до тех пор, пока он не добился от рейхстага принятия акта о предоставлении чрезвычайных полномочий, который стал легальным основанием его диктатуры, он был подчеркнуто почтителеи со своими номинальными партнерами по коалиции. Со мной произошел случай, который красноречиво демонстрировал это. Гугенберг, который помимо трех министерских портфелей все еще имел свои интересы в Руре и сохранил контроль над кинематографической студией Ufa, финансировал съемку очень тенденциозного фильма «Утренняя заря». В техническом смысле он был великолепен, но он был о немецкой подводной лодке, и в нем содержались явные антибританские нотки, особенно в сценах с закамуфлированными кораблями-приманками Королевского флота. Премьера вызвала фурор, и некоторые британские корреспонденты, включая Нормана Эббата, представителя The Times, потребовали от меня ответа, представляет ли эта тема осознанное заявление о намерениях нового правительства. На меня давили, а Гитлер был недоступен, поэтому, несмотря на возражения Гесса, я опубликовал заявление, в котором говорилось, что это частная картина, которая не имеет никакого отношения к нацистам. Это оказалось очень далеко от истины, и следующим утром меня вызвали на ковер к Гитлеру, где я получил нагоняй, потому что националисты негодовали. Мне пришлось извиниться перед Гугенбергом, сказав, что я позволил ввести себя в заблуждение.

Самой значительной политической демонстрацией этого начального периода власти нацистов стала церемония в Потсдамской гарнизонной церкви, которую посетили президент Гинденбург и все представители до– и послевеймарской Германии. По моему мнению, это стало главным поворотным пунктом в идеологических воззрениях Гитлера. До этого все еще можно было верить в его намерения восстановить когда-нибудь монархию, что он подкреплял обильными заверениями со своей стороны. Потсдам с его зловещим великолепием имперской Германии стал психологической точкой разветвления путей. Режиссером мероприятия стал доктор Йозеф Геббельс.

Организация Потсдамской церемонии не стала исключительно национал-социалистическим событием. Рейхсвер, «Стальной шлем», монархисты, религиозные и другие традиционные объединения были представлены в равном количестве. Геббельс возмущался этой конкуренцией и в моем присутствии накануне вечером сумел убедить Гитлера не принимать участия ни в каких предварительных мероприятиях, а появиться только в самой гарнизонной церкви. Вместо этого маленький доктор в 10 утра устроил практически частный визит памяти на пригородное кладбище, где были похоронены люди из СА, убитые в уличных боях во время восхождения к власти. Я был членом официальной группы.

Это был гениальный акт драматической импровизации со стороны Геббельса. Неуклюже ступая между охранниками из СА, он возлагал венок в ногах каждой могилы, где Гитлер и остальные из нас стояли примерно по минуте, поминая погибших. Со стороны Потсдама доносились громыхание выстрелов и гул толпы, по мере того как соперничающие объединения собирались к предстоящей церемонии. Геббельс продолжал что-то вроде заупокойной речи, перемежая ее причитаниями вроде: «Ах, такой молодой… Я хорошо знаю его бедную мать». В моей голове проносились строки из «Хорста Весселя»: «Kameraden, die Rotfront und Reaktion erschossen»[50]. Красный фронт повергнут, и министр пропаганды уже подготавливал свой мастерский ум для предстоящей борьбы с «реакционными силами».