Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Мне показалось, что момент подходящий, и я спросил его о том, что беспокоило меня с тех пор, как мы познакомились, о его глупых усиках. Оказалось, во время войны он просто некоторое время не брился и дал им вырасти, но в первый раз, когда я увидел его, эти усы уже были своеобразно подстрижены, образуя нелепое пятно на лице, которое издалека производило впечатление, что он не мыл нос. В качестве примера я привел Ван Дейка, Гольбейна и Рембрандта, чтобы показать ему, что усы должны либо расти, пока растут, либо стричь их надо по длине губ. Я заявил, что если бы он подстриг свои усы таким образом, то выглядел бы гораздо более солидно. На него это не подействовало. «Не беспокойтесь, – заявил он, – я задаю моду. В свое время люди будут с радостью копировать такие усы». И со временем эти усы стали такой же отличительной чертой нацистов, как коричневые рубашки.

Он действительно не заблуждался по поводу своей внешности. Он всегда одевался скромно и неброско и не стремился произвести впечатление исключительно своим внешним видом. Его привлекательность заключалась в его ораторском даре, он знал это и использовал на все сто процентов. Он был Sprachmensch[24] и верил, что сила сказанного слова может помочь преодолеть любые препятствия. Он даже других судил по этим стандартам и никогда не доверял способностям кого бы то ни было, кто не мог убеждать словом, оставляя свое специальное одобрение тем, кто мог держать в повиновении большую аудиторию. Это было одной из основных причин, почему в конце концов он стал полностью доверять Геббельсу, хотя в то время маленький дьявольский доктор еще не появился в поле зрения. Никто из нацистов не был фигурой национального масштаба в 1923 году. Весеннее издание энциклопедии Брокгауза вскользь упоминает Гитлера как Георга Гитлера, а в новостях Times, где он упоминается в связи с Эрхардтом, его имя написали как Гинтлер.

К тому времени я посетил множество его публичных выступлений и начинал понимать их структуру, которая обеспечивала их привлекательность. Первый секрет заключался в подборе слов. У каждого поколения есть свой собственный набор характерных слов и фраз, которые, если можно так выразиться, отмечают на календаре время мыслей и высказываний, принадлежащих этому поколению. Мой отец говорил, как современник Бисмарка, люди моего возраста несли печать времен Вильгельма II, но Гитлер умел создать атмосферу такого случайного окопного товарищества и, не опускаясь до использования просторечной лексики, за исключением особых случаев, умудрялся разговаривать с аудиторией, как свой. Описывая трудности домохозяйки, у которой недостаточно денег, чтобы купить еды для своей семьи на Виктуалиенмаркт, он пользовался точно теми же фразами, которые употребила бы эта домохозяйка, если бы могла сформулировать свои мысли. Если от прослушивания других публичных ораторов создавалось болезненное впечатление, что они снисходят до своей аудитории, то у Гитлера был бесценный дар точно выражать мысли своих слушателей. У него было хорошее чутье, или инстинкт, привлекать женщин в аудитории, которые, несмотря ни на что, были новым фактором в политике 1920-х годов. Много раз я видел, как, стоя в зале, где было множество противников, готовых его прервать или возразить ему, в поиске первых слушателей, на которых молено опереться, он упоминал о нехватке продуктов или домашних проблемах или о здравом женском инстинкте, что рождало первые крики «браво» в толпе. И эти возгласы поддержки приходили от женщин. Как правило, это растапливало лед в аудитории.

К этому времени я уже был среди его ближайших сподвижников и сидел за ним на сцене. Снова и снова я замечал, что во время первой части своих выступлений Гитлер стоял на абсолютно прямых ногах, напряженный и неподвижный до тех пор, пока одним из своих действий не вызывал ответной реакции зала. У каждой его речи было прошлое, настоящее и будущее. Каждая часть была полным историческим обзором ситуации, и, хотя у него был дар порождать бесконечное многообразие фраз и аргументов, одно предложение повторялось при каждом выступлении. «Когда мы спрашиваем себя сегодня, что происходит в мире, мы обязаны оглянуться назад во времена…» Это был знак, что он получил контроль над аудиторией и, рассматривая череду событий, приведших к краху кайзеровской Германии, собирается представить всю пирамиду текущего положения дел в соответствии со своими собственными представлениями.