Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Жесты, которые так удивили меня в первый вечер, когда я встретил его, были так же разнообразны и гибки, как и его аргументы. Это были не просто стереотипные движения, как у других ораторов, которыми те просто хотели как-то занять руки, но составляли неотъемлемую часть его способа выражения идей. Самым поразительным, по контрасту со скучным ударом кулака по ладони другой руки у прочих ораторов, был его планирующий взлет руки вверх, который, казалось, оставляет бесконечное число возможностей, пронзая воздух. В его жестах было что-то от мастерства великого оркестрового дирижера, который вместо простого отстукивания тактов своей палочкой выхватывает в музыке особые скрытые ритмы и значения.

Продолжая музыкальную метафору, первые две трети речи Гитлера имели ритм марша, постепенно их темп убыстрялся, и наступала завершающая треть, которая представляла уже скорее рапсодию. Зная, что непрерывное выступление одного оратора может быть скучным, он блестяще изображал воображаемого оппонента, часто перебивая самого себя контраргументами, возвращаясь к исходной мысли, перед этим полностью уничтожив своего гипотетического противника. У финала его речей была любопытная окраска. Постепенно мне стало очевидным, что Гитлер страдал нарциссизмом, для него толпа представляла собой некое замещение женщины, которую он не мог найти. Речь для него представляла удовлетворение от своеобразного стремления опустошиться, и для меня это делало более понятным феномен его ораторского искусства. Последние восемь – десять минут выступления походили на словесный оргазм.

Надеюсь, это не покажется слишком богохульным, если я скажу, что он многое почерпнул из Библии. Он был законченным атеистом ко времени нашего знакомства, хотя все еще пустословил по поводу религиозных верований и безусловно признавал их в качестве основы мышления других людей. Его метод обращаться к прошлому, а затем повторять базовые моменты своих идей четырежды корнями уходит прямо в Новый Завет, и вряд ли кто-то сможет сказать, что это непроверенный метод. Его политическая аргументация основывалась на том, что можно назвать «системой горизонтальной восьмерки». Он двигался вправо, критикуя, и поворачивал назад влево в поисках одобрения. Он продолжал обратный процесс и возвращался в центральную точку со словами «Германия превыше всего», где его ждал гром аплодисментов. Он нападал на бывшие правящие классы за предательство своего народа, их классовые предубеждения и феодальную экономическую систему, срывая аплодисменты левых, а затем набрасывался на тех, кто готов был забыть истинные традиции немецкого величия, к восторгу правых. К окончанию выступления все присутствующие были согласны со всем, что он говорил. Это было искусство, которым не владел никто в Германии, и мое абсолютное убеждение, что со временем оно приведет его на вершину политической власти, только укрепляло мое намерение оставаться рядом с ним так долго, насколько это возможно.

Гитлер не выносил присутствия кого-либо еще в комнате, когда он работал над речью. В первые годы он не диктовал их, как стал делать позже. Ему требовалось от четырех до шести часов, чтобы набросать общую схему будущего выступления, которую он записывал на десяти – двенадцати больших листах, но в конечном счете каждый лист превращался в пятнадцать – двадцать ключевых слов. Когда приближался час выступления, он начинал ходить по комнате взад-вперед, репетируя про себя аргументацию. В это время по телефону не переставали звонить Кристиан Вебер, Аманн и Герман Эссер, которые сообщали Гитлеру о настроении в зале. Он спрашивал, сколько людей собралось, какое у них настроение и ожидается ли присутствие большого числа противников. Он постоянно давал подробные указания о том, как обращаться с аудиторией, пока та ждала его появления, а через полчаса после начала собрания требовал подать пальто, хлыст и шляпу и выходил к машине, сопровождаемый телохранителем и шофером. На сцене он обычно клал листки со своими заметками на стол по левую руку и, когда заканчивал часть выступления по очередному листу, перекладывал его направо. Каждая страница соответствовала примерно десяти – пятнадцати минутам его речи.

Когда он заканчивал, оркестр играл национальный гимн. Гитлер салютовал налево и направо и уходил, пока музыка еще играла. Обычно он был уже у машины, когда музыка заканчивалась. Его резкий уход имел несколько преимуществ. Помимо того что у него была возможность беспрепятственно добраться до машины, это позволяло избежать увядания ликования толпы, нежелательных интервью и оставляло нетронутым катарсис, в котором пребывала публика к концу выступления. Однажды он сказал мне: «Большинство ораторов допускают большую ошибку, оставаясь после своей речи. Это приводит только к упадку настроения, потому что споры и дискуссии могут напрочь убить часы ораторского труда».