Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Майор Сири был откомандирован выяснить, что происходит в армейских казармах, и вернулся с еще худшими новостями. Ему удалось избежать ареста только благодаря большой удаче. Самые плохие новости пришли от лейтенанта Нойнцерта, которого отправили с сообщением наследному принцу Руппрехту, в котором того просили на время путча забыть о своем благородном происхождении и предлагали занять пост временного регента. Он был принят очень холодно и вернулся с пустыми руками. На самом деле Кар, Лоссов и Зейссер укрылись в казарме 19-го пехотного полка, но в тот момент мы не могли знать, случилось ли это после сообщения посланника Руппрехта, который проинформировал их, что принц не будет принимать участие ни в каком путче, в котором участвует Людендорф, и что те должны принять соответствующие меры. Стремясь спасти свою шкуру какими-либо активными действиями, Лоссов и Зейссер готовились использовать силу, чтобы противодействовать маршу Гитлера, а Кар собирался отбыть в Регенсбург, чтобы сохранить правительство Баварии в безопасности.

Ситуация запутывалась все сильнее, а Гитлер решил провести ночь в полной изоляции в «Бюргерброй», на более или менее осадном положении. Он решил, что я буду более полезен, выясняя атмосферу в городе, поэтому я их покинул и банально отправился спать.

* * *

Следующий день вошел в историю под названием Kahrfreitag[29]. Мы вернулись в «Бюргерброй» примерно в восемь утра, и я обнаружил, что, по всей видимости, Гитлер не ложился всю ночь. Людендорф вернулся со своими сторонниками, но все они были в гражданской одежде. Они уже не занимали небольшую комнату на первом этаже, где Людендорф так неосмотрительно принял присягу от своих коллег-генералов, а переместились в более просторную частную комнату наверху. Старый генерал-интендант сидел там с каменным лицом, с пугающе невозмутимым спокойствием потягивая красное вино, единственную пищу, которой наслаждались заговорщики. В воздухе висел сигарный и сигаретный дым. В вестибюле была небольшая оркестровая сцена, а на ней кучей метра полтора в высоту громоздились миллионные и миллиардные купюры в аккуратных банковских пачках, которые «коричневые рубашки» «реквизировали» где-то ночью. Я бы мог претендовать на несколько банкнотов и сам, потому что мое гостеприимство оставило меня без гроша в кармане, но, очевидно, эти деньги должны были тратиться на законных и официальных основаниях, независимо от их происхождения.

Это же относилось и к гражданскому духовому оркестру, который где-то нашел адъютант Гитлера Брукнер. К тому времени в зале было около 800 человек в униформе, и все находились в каком-то подавленном расположении духа. Это был неудачный день для путча, за окном было холодно и шел снег, а большинство людей из СА и «Союза борьбы» были одеты в тонкие хлопковые рубашки и ничего не ели с прошлой ночи. Как бы то ни было, угрюмые и обиженные музыканты требовали сначала завтрака, а потом предоплаты, но в итоге не получили ничего, а Брукнер наорал на них и загнал на сцену, приказав играть. Можно было слышать, как они вяло наигрывали что-то без малейшего энтузиазма, превращая в кашу любимый марш Гитлера «Баденвайлер».

Все еще толком не решили, что делать дальше, хотя Людендорф категорически настаивал на марше в центр города. Гитлер сказал, что полагается на меня, чтобы я держал его в курсе общих настроений в Мюнхене, и я провел большую часть утра, разъезжая в машине между «Бюргерброй» и офисом Beobachter. Мне надо было придумать какую-то версию, чтобы успокоить иностранных корреспондентов, которые устроили что-то вроде временного лагеря в здании газеты, и лучшее, что я смог придумать, это сообщить, что между лидерами заговора возникли небольшие личные противоречия и что вскоре все будет в норме. Розенберг иллюзий не испытывал. «Все плохо, все провалилось», – сказал он в отчаянии. К одиннадцати часам я с большими трудностями снова оказался в «Бюргерброй», преодолев множество полицейских кордонов. Там я обнаружил неуверенность и мрачные лица. Никто не разговаривал. Геринг призывал отступить в направлении Розенгаймер и там собрать подкрепления для нового старта. Но Людендорф пресек это. «Движение не может закончиться в канаве на какой-то непонятной деревенской дороге», – сказал он сухо, отпил красного вина и заставил всех подчиниться.

Вскоре они отправили меня обратно в город, чтобы я узнал, что там происходит. Я добрался до Beobachter, когда стало очевидным, что игра закончена. Полиция открыто срывала листовки с призывами к установлению националистического правительства, подписанные Гитлером, Каром, Лоссовом и Зейссером, а части рейхсвера занимали стратегические точки в городе. Не было никаких следов Штрайхера, нацистского лидера из Нюрнберга, которого я видел выступающим с речью перед толпой и раздающим листовки на Фельдернхалле, с Мариенплац исчезли и другие ораторы, хотя там все еще было большое скопление народа. Ситуация казалась безнадежной, и я поторопился домой, чтобы подготовиться к бегству.