Мой друг Пеликан

В комнате было сумрачно от одной слабой лампочки под потолком. Обыкновенная грязноватая и неряшливая комната общежития — никакого сравнения с уютной комнатой двадцать два; она, скорее, приближалась по впечатлению к их незабвенной комсточетыре.

— Где они все? — спросил Володя, с усмешкой наблюдая, как Сухарев прячет продукты в чемодан, тщательно его запирает. — В библиотеке зубрят? Или заколачивают в пинг-понг?

— А черт их знает! С нами один Брыковский. Остальные — чужие плебеи. Плевать!..

— Все еще, как в комсточетыре? — спросил Володя.

— А что?

— Да вот по чемоданам прячешь. У нас, например, коммуна.

Сухарев вытаращил глаза:

— Зачем это мне надо?!.. У меня всегда все есть.

Володя захохотал. Малинин рассмеялся сдержанно:

— Никто во всей России не выразит себя, как Сухарев… Без тени смущения.

— А чего смущаться? — Толик сверкнул блатным прищуром. — Круглый вчера к нам приполз. Слышал, нет? В дупель. Молчит, как зенитка. Все время повторял: молчу, как зенитка. Ха!.. Тихо приполз, залег на кровать Хабиба. Перед этим ввалилась толпа. С грохотом. Орут: где Круглый?!.. Ушли — а он по стеночке тихо-тихо ползет. Я слышу — бу-бу-бу, бу-бу-бу. Смотрю, Круглый. Ночью спал как фон-барон, один. А Хабиб и Брыковский вдвоем на койке Брыковского.

Хабиб из Средней Азии прославился тем, что, притворяясь плохо говорящим по-русски — больше, чем было на самом деле, — на экзамене по марксизму-ленинизму отвечал на все вопросы о большевистском съезде с неудобопонятным акцентом:

— Ленин хороший человек: он правильно делал…

— Ну, скажите, какую программу приняли на съезде?

— Ленин хороший человек… Он очень хороший человек. Программа Ленина была очень хорошая…

Поставили человеку четверку — «хорошо» — за идеологическую грамотность. Анекдот этот облетел весь институт, от библиотекарши до ректора.

— Привет типусам! — Савранский Сашка, маленький и рыжий, просунул в дверь конопатую свою физиономию, а затем и весь целиком шагнул в комнату. — Таран руку засунул в тигельную машину. К счастью, левую. Знаете уже? Кретин Далматов смотрел-смотрел… мы все стояли вокруг тигельной машины. На «Молодой гвардии». А он говорит Тарану: «Сбоку попробуй всунь… Блокировка не зацепит». Балда Таран засунул — в лепешку!.. Кровавое месиво!.. Нас всех выгнали сразу же. Сам Осетров прибежал. Синий от бледности. Орал: «Ни одного студента больше не пущу!..»

— Врешь…

— Чтоб мне утопиться, Сухарь…

— Таран остался без руки? Без левой?

— Сухарь, ты глухой?..

— А вот Вовке тоже левую руку — спасли. — Сухарев лег как был в одежде, задрав ноги на спинку кровати.

Володя отчетливо представил себе цеха типографии «Молодая гвардия» — наборный, печатный. Он с особенным воодушевлением воспринимал все относящееся к производству книги. Печатные машины, красочные валики, науку о различных способах переплета — с восторгом впитывал сознанием; ведь он мечтал стать писателем, и вид интересной книги заставлял его сделать стойку. Единственным предметом, по которому он не получал оценки ниже четверки, была производственная практика.

— Железно — кретин! Без понятия… — Володя произнес с неудовольствием, распространяя его и на Савранского. — Как говорит моя мать — собаке собачья смерть!.. Пусть выгонят его!

— Больно вы суровы, сэр. Одолжите мне два-три финика.

— Проси у Сухарева. Этот редкий фрукт в изобилии у него в чемодане.

— От редких фруктов бывают очень редкие заболевания.

Вот недомерок, вот сморчок! подумал Володя.

— Нет! я не полезу снова в чемодан! — возмутился Сухарев.

— Черт с тобой, угощайся, — сказал Володя, передавая Савранскому финики и забирая из его рук книгу, с жадностью ее перелистывая. — «Золотой осел», Апулей. Я слышал о ней. Саша, ты мне дашь ее, когда прочтешь.

— Я должен ее завтра вернуть.

— Вернешь в понедельник.

— Нет, не могу.

— Тем более!.. Юрка, — позвал Володя, — ты читал «Золотого осла»?

— Нет. Но зато я вижу, как он сидит.

Все рассмеялись, наблюдая Сухарева, который на кровати задрыгал ногами от восторга: он был доволен, что он сейчас лежит, а не сидит.

19

То, о чем человек думает, что его тревожит, — оно как будто притягивается постоянно к человеку, и человек то и дело вступает с ним в соприкосновение.

Заговорили о последних событиях, о новых вождях.

Малинин рассказал, как переписывают срочно историю партии. Об этом он слышал от отца. Бесчисленные памятники Сталина решено было немедленно убрать: они стояли на каждом углу, на каждой площади каждого города, каждой деревни.

— Проблема совсем непростая. За тридцать лет их столько насобачили. Целые заводы нужны, дивизии автомашин, чтобы все их быстренько свезти переработать. Там у них в руководстве не так все гладко. Разные силы тянут в разные стороны. — Малинин оборвал на полуслове, умалчивая о чем-то важном и запретном.

— Вставай, проклятьем заклейменный!.. Клеймят они его зверски. А встать он не может. Если бы встал — во глубине сибирских руд тринадцать человек на сундук мертвеца — йо-хо-хо! — и бутылка рому!.. — Сухарев демонстрировал свои познания в литературе.

Володя вспомнил Пеликана, который постоянно повторял припев из Стивенсона.