Мой друг по несчастью

Мы вышли из его комнаты и оказались в темном, неосвещенном коридоре. Старик крепко схватил меня за локоть и вскоре вывел к небольшой лестнице, поднявшись по которой мы оказались во внутреннем дворе кинотеатра, замкнутом с трех других сторон двухметровым бетонным ограждением. Моросил дождь, и небо оставалось серым и тяжелым; на секунду мне даже показалось, что оно на меня физически давит, хотя, конечно, ощущение это было порождено больной ногой, не позволявшей мне свободно передвигаться, хотя с посохом было гораздо легче. Мученик внимательно осмотрелся по сторонам, после чего быстро двинулся к середине асфальтированной площадки. Я заковылял за ним, и когда догнал, он уже поддел монтировкой крышку люка и сдвинул ее в сторону.

– Не прощаемся, – сказал он.

Я бросил посох в колодец.

– Спасибо, – наконец поблагодарил я. – Спасибо за все, чем бы ни было продиктовано твое участие.

– Поспеши, – сказал он, и я скользнул в отверстие. – Как тебя зовут?

– Это уже не важно.

– Как знаешь.

Крышка тут же захлопнулась, и я оказался в темноте. В нос тут же ударил запах гнилой сырости, и по телу прошел озноб, чем-то похожий на тот, что я чувствовал первые три дня своей новой жизни. Лестница оказалась короткой, и буквально через пятнадцать перекладин, я ступил на скользкий бетонный пол. Прислушался, но ничего, кроме журчания воды в трубах, которые тянулись вдоль туннеля, не услышал. Зажег фонарь и достал из кармана плаща лист, который нарисовал мне Мученик. Итак, сначала мне стоило пройти сто двенадцать шагов прямо, свернуть налево и пройти следующим туннелем тысячу триста четыре шага. Запомнив эту информацию, я спрятал листок, поднял посох и двинулся вперед.

Было немного жутковато. Ранее никогда, даже в детстве, я не лазил по колодцам и канализационным туннелям. Хоть я и понимал, что вряд ли встречу здесь кого-нибудь кроме крыс, две из которых уже успели вежливо уступить мне дорогу, тем не менее, вспоминались разные городские легенды или отсылки к фильмам ужасов, где в канализационных системах встречались различные мутанты или гигантские крокодилы. Гораздо более реальной была возможность встретить здесь шайку наркоманов или бездомных, но эти варианты почему-то меня совсем не тревожили, даже несмотря на мою нынешнюю физическую ограниченность.

Первый отрезок, Мученик, как и полагалось, и в чем я не сомневался, предсказал безошибочно. Я свернул налево. Этот туннель был цилиндрической формы, но пока без открытого стока, который ждал меня впереди, на третьем этапе маршрута. В целом, на данный момент, я был даже немного удивлен тем порядком и чистотой, которая хранилась в этих туннелях. Не считая повреждений стен и труб от постоянной сырости, стены и пол имели даже более презентабельный вид, чем многие здания наверху, ежедневно страдавшие от шаловливых ручонок вандалов и глупых подростков. Крысиные лапки, в этом отношении, были куда более бережливыми.

Каролина. Девушка, которой я почему-то очень сильно не понравился. Она словно почувствовала во мне угрозу, как будто предчувствовала, что благодаря мне будет втянута в большие неприятности. И именно ей стоило сыграть ключевую роль в моей жизни, поставить во всем этом абсурде точку, или восклицательный знак. А может знак вопросительный? Сейчас мне даже казалось, что эту связь я почувствовал уже после первого сна с ее участием, и окончательно она укрепилась после того, как я увидел ее фото в утренних новостях. Хотя, возможно, мне просто хотелось так думать. Но это вряд ли. Что-то особенное было в слове «жертва». Важным было и то, что играть в рыцаря перед Каролиной не имело никакого смысла, и эта мысль здорово меня приободряла. Осознавать в себе человечность без видимой выгоды – уже достаточная награда.

Также я думал о дьявольской способности Мученика определять расстояние в шагах, да еще и с математической точностью. Даже притом, что я сильно хромал и шаги мои был короче обычного, мне приходилось делать их ровно столько, сколько он указывал. Я с насмешкой подумал, что и мне бы стоило обзавестись каким-нибудь похожим хобби, чтобы коротать время, когда единственной моей радостью станет ожидание благосклонного взгляда, когда обо мне вновь вспомнят, как о забытой игрушке и уделят мгновение своего великого внимания. Когда я стану таким же несчастным и порабощенным своим несчастьем, как Мученик. Нет, мне не было его жаль, но и презирать по-настоящему я тоже его не мог. Знал, насколько сильным может быть это искушение. Уже знал.