Мой друг по несчастью

Я был шокирован такой суммой за овсянку и вспомнил, что господин Асфиксия охарактеризовал это заведение как не самое демократичное в плане цен, но я не предполагал, что оно настолько не демократичное. Впрочем, уверен, что из всех присутствующих только я один не мог уяснить для себя удовольствия ужинать в помойке и терпеть оскорбления от персонала.

Инцитат тем временем подошел к корыту и по примеру посетителя, который уже покинул ресторан после того как расправился со своей порцией похлебки, опустился на колени и принялся поедать овсянку. К чести Инцитата нужно сказать, что он ел очень аккуратно в сравнении со всеми клиентами «Желудя в желудке» – он не чавкал, не кряхтел и не сопел, пытался захватить ртом ровно столько каши, сколько туда помещалось, и даже умудрялся смахивать рукой капли еды, прежде чем они бы упали на его светло-серый костюм.

– Ты был моим лучшим другом, Германик, – прошептал Кассий зловещим шепотом, когда мы остались за столом втроем. – Но если ты поступишь со мной таким образом, то обретешь в моем лице злейшего врага. Я надеюсь, что ты понимаешь, что я могу быть опасным врагом.

– Мой дорогой Кассий, – отвечал Германик после того как я перевел ему эти слова. Он вернул себе надменное выражение лица, и все так же блуждал взглядом, не задерживая его на собеседнике. – Ну, вот ответь: какой ты сенатор, если ты не можешь быть рассудительным? Если тобой руководит одно только честолюбие и желание заполучить теплое и комфортное место? Если ты не видишь, что есть кандидат, который во всем превосходит тебя, когда речь о политике. Ты печешься только о себе, Кассий. А я допустил в жизни так много ошибок, что теперь пытаюсь исправить хоть какие-то из них! Потому и быть сенатором Инцитату, а не тебе. Ты – это тоже моя ошибка.

Каждый раз, когда я переводил речи Германика, то опасался, что Кассий вот-вот сорвется и совершит что-то из ряда вон выходящее. Я видел, что ему очень тяжело держать себя в руках, и от этого сам испытывал сильный дискомфорт – мне совсем не хотелось стать свидетелем более явного конфликта, так как это могло отразиться и на моей работе.

– Превосходит? – буквально прорычал Кассий.

Я ждал, что он добавит еще что-нибудь, но Кассий словно не находил слов, и только его губы беззвучно шевелились.

– Что он сказал? – прервал тишину Германик после десятисекундного молчания.

– Господин Кассий спросил, действительно ли Инцитат его превосходит?

– А как же? – оживился Германик и устроился удобнее на своем стуле. – Во-первых, он никогда и ни при каких обстоятельствах не посоветует в Федеральном Совете ничего дурного. А ты, мой дорогой Кассий, должен согласиться, что сенат полнится людьми, чьи советы порой могут привести к самым плачевным последствиям. Во-вторых, Инцитат честен и никогда не окажется впутанным в коррупционный скандал, ибо мне тяжело представить такой скандал, в котором фигурировала бы тонна овса, скажем. В-третьих, Инцитат никогда не станет плести интриг за спиной своего начальства, и уж точно рука его никогда не коснется оружия.

Сказав последние слова, Германик многозначительно посмотрел на руки Кассия, которые он уже успел достать из-под стола и сложить в замок на грязном столе.

– Это конь, – настаивал на своем Кассий, после того, как я перевел ему аргументы Германика, как мне показалось, вовсе не лишенные логики. – Как он будет работать? Он едва понимает, что от него требуется.

– Ради бога, – Германик махнул рукой, выслушав меня. – Руку для голосования он поднимать умеет, кнопки на пульте тоже нажать сможет, а большего и не нужно. Половина сената ничем от него не отличается, а если и отличается, то только в худшую сторону. Попомни мои слова: не пройдет и двух лет, как Инцитат станет председателем Федерального Совета.

– Но ведь ты обещал мне эту должность. Ты не человек чести, Германик! – закричал Кассий, вновь вызвав приступ смеха у своего коллеги.

– Что верещит эта баба? – сквозь смех спросил он.

– Господин Кассий обвиняет вас в отсутствии понятия чести, поскольку вы обещали эту должность ему.

– Честь! – взвизгнул Германик, и вновь в глазах его вспыхнул бешеный азарт. – Что эта баба может знать о чести? Так и переведи ему.

Я замялся и Кассий тут же это заметил.

– Что он сказал?! – вскричал он. – Что сказал этот ублюдок. Переводи же!

То, что они перешли со мной на «ты» мне не очень понравилось, поскольку я вдруг болезненно почувствовал свое лакейское положение, но поспешил списать это на повышенный градус эмоциональности. Кстати, стоит сказать, что с того момента, как разговор начал приобретать все более явные признаки ссоры, остальные посетители как-то притихли и словно исподтишка следили за нашим столом – определенно, чтобы было о чем посудачить завтрашним вечером. Инцитат продолжал степенно поедать свою похлебку, демонстрируя всем собравшимся пример этикета и чистоплотности.

– Что он сказал?! – Кассий вскочил со стула, пока я судорожно пытался найти более мягкую формулировку для ответа.

– Господин Германик сказал, что такая баба, как вы, ничего не может знать о чести.