Мои друзья и горы.

   На мне в этот день лежала обязанность идти последним, выбивая все крючья. Все, кто хоть однажды попробовал, знают насколько это трудно, особенно, когда крючья забиваются по-настоящему надежно. Я стоял у самого нижнего крюка, терпеливо снося все неудобства от лившихся на меня рек снежной крупы и ледышек и готовый выбивать последний крюк, как только услышу команду: «Давай, можно идти!» Некоторая нестандартность ситуации состояла в том, что я уже не был связан с основной веревкой — ее всю пришлось протянуть наверх для Олеся. Мне оставили примерно 10 м вспомогательной веревки — репшнура, верхний конец которого был закреплен карабином за крюк. Предполагалось, что я смогу по репшнуру дойти до крюка, а там уже привяжусь к основной веревке.

   Услышав долгожданную команду идти вверх, я прежде всего попробовал слегка нагрузить мой репшнур, и — о, ужас! — он мягко скатился по скале ко мне в руки вместе с карабином. Дело в том, что контрольных муфт тогда на карабинах не было, и при неудачном расположении веревки и крюка карабин мог расстегнуться, что и произошло в моем случае. Слава Богу, я еще не успел выколотить страховочный крюк, к которому был привязан, и срыв мне не грозил, но двинуться никуда, даже на шаг, я не мог. Сверху мне что-то кричат, я кричу в ответ, из-за ветра никто ничего не слышит. А полочка такая маленькая, а снег сыплет и сыплет, не переставая. Я стою без движения уже давно, пальцев на ногах уже совсем не чувствую и всерьез готовлю себя к мысли, что пары пальцев я лишусь как платы за Шхару.

   Наконец, минут через двадцать я вижу, что сверху начинает спускаться какая-то фигура, оказавшаяся Олесем. Он мгновенно оценил ситуацию сбросил мне конец веревки, и скоро мы оказались вместе с ним наверху.

Боб, конечно, не мог упустить случая поиздеваться надо мной: «Ну вот, этому симулянту мало было якобы потянуть ногу на леднике. Ему захотелось еще , чтобы его под белы ручки завели на самую вершину». Я даже не пытался оправдываться, было просто не до того. Ночевали мы, чуть спустившись с вершины на гребень, и часа три я и Олесь оттирали мои совершенно белые пальцы на ногах, пока они, наконец, не обрели нормальный вид.

   Спуск с вершины был довольно простым — надо было пройти по очень длинному снежному гребню, который выводил на перевал Дыхниауш. Для нас движение по этому гребню несколько осложнялось тем, что из пяти имевшихся у нас ледорубов три были сломаны из-за слишком интенсивной работы на маршруте (и низкого качества этих изделий!). Поэтому пришлось связать обе веревки и идти так, чтобы в любой момент обеспечивалась надежная страховка. Наконец, мы добрались до перевала, а еще через пару часов мы были у палаток наших наблюдателей, Миши Смирнова и Лены Моховой, угостивших нас роскошным ужином.

   На следующий день не позднее 11 часов утра нам надо было быть в базовом лагере, ибо контрольный срок был назначен на полдень. Но мы настолько устали, что мысль о раннем подъеме была просто мучительна. Поэтому договорились с Мишей и Леной, что они налегке быстро добегут до лагеря, сообщат, что с нами все в порядке, а наш контрольный срок перенесут на два часа дня.

   Однако с утра мы так медленно все делали и так не спешили, что не успевали в лагерь даже к этому сроку, полагая, что это не так уж и важно. Вот в этом мы ошибались и очень скоро об этом пожалели. Где-то в половине третьего на подходе к Миссес-кошу мы увидели Женю Тамма и еще четверых наших ребят. Стали было их приветствовать, но ни слова в ответ не услышали. Женя только взглянул с отвращением на обломки ледорубов у нас в руках, отвернулся и ушел вниз. В лагере наш начальник даже не вышел из палатки, чтобы с нами поздороваться. Мы ходили, как побитые, совершенно не понимая, в чем мы, собственно, провинились. Раньше всех это осознал Боб — Женя, конечно, безумно волновался за нас все эти пять дней восхождения, и то, что мы заставили его понервничать еще пару лишних часов, было с нашей стороны просто бесчеловечно. Не понимать этого было стыдно, и даже то, что нам не грозили никакие опасности на хорошо знакомом пути возвращения в лагерь, в данном случае не могло служить оправданием.

После Шхары уже ничто не удерживало нас в Безенги. Пока ребята паковали грузы и подтаскивали их к дороге, Боб, Олесь и я отпросились у начальника сходить на летовку, чтобы попрощаться с Исмаилом. Он очень обрадовался нашему приходу, а когда Боб и Олесь взялись поднакосить ему травы и за пару часов накосили на хороший стожок, старик совсем растрогался. Он накормил нас и, конечно, выставил бутыль чачи чтобы можно было помянуть погибших друзей. Провожал нас долго и звал снова в Безенги на будущий год.

   Очень не хотелось сразу возвращаться в Москву, и, взяв две машины такси, мы махнули в Голубую бухту под Геленджиком. Казалось бы, здесь на море с отличным купанием, среди роскошной природы черноморского побережья можно было как-то «отойти» от трагических событий лета,  но вновь и вновь они вставали в памяти, и ничто на море не радовало глаз, а безделье просто утомляло. Уже через два дня мы ехали в Москву.