Мой год отдыха и релакса

Прижав ухо к двери, прислушалась, но услышала только свое учащенное дыхание, услышала, как я моргала, как мой рот наполнялся слюной и даже звук в горле при глотании слюны.

Я приняла витамины, но мыться в ванной не стала.

Когда в тот день я приняла инфермитерол, то представила картины Пин Си. Они вспыхнули в моем сознании ярко и отчетливо, словно свежие воспоминания. Все это были «спящие ню» — бледные руки и ноги, светлые волосы, голубоватые тени в складках белых простыней, лучи заката на белой стене. На каждой картине лицо скрыто. Я видела их внутренним взором — маленькие работы маслом на дешевом, уже натянутом холсте или грунтованном картоне еще меньшего формата. Невинные и не слишком умелые. Это было неважно. Он мог продавать их за сотни тысяч и утверждать, что это сознательная критика регламентации живописи, может, даже опредмечивание женского тела через призму восприятия истории искусства. «Школа не для художников, — слышала я его слова так, будто он стоял рядом. — История искусства — это фашизм. Эти работы о том, что мы спим и спим, когда читаем книги, которые дали нам учителя. Мы все спим, и наши мозги промыты системой, которая не позволяет нам понять, кто мы такие на самом деле. Эти работы намеренно скучные». Неужели он считал эту идею свежей и оригинальной? Я бы никогда не вспомнила, что позировала ему, но знала, что под действием инфермитерола, скорее всего, притворялась спящей.

Я проглотила инфермитерол, легла на пол в гостиной, положила под голову чистое полотенце и вернулась в сон.

Весь следующий месяц, когда я просыпалась, мое сознание было наполнено красками. Квартира все меньше напоминала пещеру. Однажды я проснулась и обнаружила, что у меня отрезаны волосы и что длинные светлые локоны лежат в унитазе. Я представила, как сидела на стульчаке с наброшенным на плечи полотенцем, а Пин Си стоял надо мной, щелкая ножницами. В зеркале я выглядела задорной и разбитной. Пожалуй, совсем неплохо. Я написала записки и попросила свежих фруктов, минералки, жареного лосося из «хорошего японского ресторана». Попросила свечку, чтобы зажигать ее, когда принимаю ванну. В тот период мои часы пробуждения проходили приятно, с любовью, я снова привыкала к уютной экстравагантности. Я чуточку прибавила в весе, и, когда ложилась в гостиной на пол, кости у меня уже не болели. Мое лицо утратило неприятную угловатость. Я попросила принести цветы. «Лилии». «Райский цветок стрелицию». «Маргаритки». «Веточку дерева с сережками». Я выполняла бег на месте, поднимала ноги, отжималась от пола. Мне было все проще и проще переживать промежутки между пробуждением и сном.

Но к концу мая я почувствовала, что скоро начну волноваться. Предсказуемо. Скрежет шин по мокрой мостовой. Окно было открыто, чтобы я могла его слышать. С улицы в квартиру врывался сладкий запах весны. Мир продолжал жить своей жизнью, но я не видела его месяцами. Там было слишком много всего, что требовало осмысления, анализа, круглая планета была покрыта растущими существами и предметами, все это медленно вращалось вокруг оси, созданной кем-то или чем-то — по какой-то странной случайности? Это казалось необъяснимым. С таким же успехом мир мог быть и плоским. Кто был в состоянии что-то доказать? Со временем я все пойму, сказала я себе.

Двадцать восьмого мая я очнулась с сознанием, что это произошло в последний раз. Я совершу мои привычные омовения и приму инфермитерол. Осталась только одна таблетка. Я проглотила ее и помолилась о милосердии.