Мои южные ночи

Я не знаю. Но Тамару ненавижу всеми силами своей собачьей души. Конечно, я не понимаю всех тонкостей человеческой речи, но многие слова уже знаю. И слышала, как Серый однажды сказал ей:

– У Найды ведь раньше был другой хозяин? Чувствуется, что она неспокойна, тоскует, воет ночами. Вернуть бы ее ему…

А Тамара только фыркнула:

– Ерунда. Она просто не привыкла, скоро освоится. Здесь, в питомнике, для нее все условия.

Так проходил каждый мой день. Вчерашний ничем не отличался от завтрашнего, и постепенно я теряла счет времени. Помнила только, что в той, другой жизни сначала был снег, который щипал нос, потом на земле образовалась каша, которая разъезжалась под лапами и брызгала в разные стороны, и после прогулки Любимая относила меня, маленькую, в ванную. А потом все высохло, и из земли полезла зеленая пахучая трава. Здесь же поначалу тоже была трава, и в некоторые дни бывало так жарко, что после тренировок мне приходилось вываливать язык и тяжело дышать, пытаясь хоть как-то охладиться. Потом трава пожелтела, высохла и по утрам стала покрываться тонкой коркой ледяного налета. И жарко уже не бывало, наоборот, я зябко жалась в своем вольере, пытаясь забраться под тряпку, на которой обычно спала. А однажды снова пошел снег.

Ночью мне снилось, что я еще совсем маленькая, мы только переехали в новую будку, нам уютно и тепло. И вечером, когда Любимая откладывает эту свою квадратную штуку в сторону и выключает свет, я аккуратно подкрадываюсь к ней и тыкаюсь холодным носом ей в руку. Мне необходимо знать, что с ней все в порядке, что она дышит ровно и видит добрые сны. Но она вдруг резко поворачивается и хватает меня за нос. Оказывается, она еще не заснула и наверняка ждала, чтобы я ее поцеловала. Тогда я с криком восторга кидаюсь к ней, бодаюсь, улыбаюсь и целую куда попаду. А она, она мне отвечает, хохочет, пытается нежно укусить за лапку, а затем вдруг приподнимает над собой, притягивает к себе и целует меня в нос. Я зажмуриваюсь и пою во всю силу легких, захлебываясь от радости.

А потом, накувыркавшись вдоволь, я засыпаю, и теплая рука ложится мне на голову, как бы ограждая от всего мира. Я сплю и во сне снова вижу ее, я бегу к ней, догоняю ее, бодаю лбом и смеюсь. Любимая моя, ты прекрасна, нет никого лучше тебя на всем белом свете, и так случилось, что именно ты – моя хозяйка, моя и ничья больше!

А утром меня разбудили очень рано, как обычно. Но на тренировку почему-то не повели. Я не любила эти тренировки, но от того, что нарушился привычный порядок вещей, мне стало тревожно. Я уже по опыту знала, что ни к чему хорошему это обычно не приводит. За решеткой моего вольера раздавались какие-то необычные звуки – слышно было, как, фырча, подъехали машины, загремели незнакомые голоса. Все это меня нервировало. Жизнь тут не нравилась мне, но я успела уже свыкнуться с ней и лишь иногда позволяла себе тосковать по тому далекому, что то ли было когда-то, то ли привиделось мне ночью. Теперь же все шло не так, как обычно, и я встревоженно заметалась у себя в вольере из стороны в сторону, не понимая, что происходит и что теперь меня ждет.

Потом за мной пришел Серый. Я обрадовалась, что не Синий, и даже помахала ему хвостом. Он же присел рядом со мной, потрепал по загривку – чего обычно никогда не делал – и сказал вроде бы грустно:

– Что, Найда, пора нам с тобой прощаться?

«Почему прощаться?» – всполошилась я. И вдруг в голову мне пришла удивительная мысль. Что, если это Она, моя Любимая, приехала за мной? Я вдруг разволновалась еще больше – я ведь уже начала забывать ее лицо, что, если я ее не узнаю? Да нет же, узнаю, конечно. По запаху, по исходящему от нее ощущению тепла и спокойствия. Я ни с кем ее не спутаю, брошусь к ней сразу же, но… Но что, если она не узнает меня? Ведь я изменилась. Вон какие стали большие лапы. И весело резвиться у меня уже не получается. И шерсть стала гуще, длиннее. Я теперь взрослая собака. Вдруг она меня не узнает, не захочет забирать? Вдруг она завела себе новую собаку и больше не любит меня?

От волнения я затанцевала на месте, рыкнула, и Серый сказал:

– Ну-ну, мне тоже жалко расставаться. Привык я к тебе. Ну да что поделаешь? Ничего, Найда, все будет хорошо.

Он надел на меня намордник – пакость, которую я терпеть не могла, и я глухо зарычала – мне хотелось сказать ему: «Не нужно. Ты что же, дурак, думаешь, я брошусь на нее? Укушу?» Но он ничего не понял. Я давно убедилась, что все они здесь были чудовищно бестолковыми и совсем меня не понимали – не то что Она. Затем Синий пристегнул поводок к моему ошейнику и повел меня на улицу. Вот тут я и увидела снег.