Мои южные ночи

– Знаешь уже? – сияя, спросила меня на бегу торопившаяся куда-то Лиза.

– О чем? – не поняла я.

Но она уже умчалась дальше по коридору.

– Ну поздравляю, – буркнул встретившийся мне у дверей кабинета главного редактора монтажер Митя.

– Да с чем? – спросила я.

Но тот лишь хмыкнул и мотнул головой в сторону кабинета главного – заходи, мол. Пожав плечами, я толкнула дверь и вошла. Сергей Петрович, наш главный, стоял спиной ко мне, у окна, за которым открывался роскошный вид на Новый Арбат. Даже сейчас, в конце зимы, на фоне насморочно-серого неба, лихо уходящие ввысь высотки и несущиеся по магистрали машины выглядели впечатляюще. Я пару секунд смотрела в обтянутую серым пиджаком спину главного и наконец откашлялась, чтобы он обратил на меня внимание. Сергей Петрович обернулся ко мне и вдруг рявкнул:

– Ну что, добилась своего?

– Да что случилось-то, наконец? – не выдержала я.

Мне постепенно начинало казаться, что все в редакции разом лишились рассудка. И только я одна по ошибке осталась в своем уме. Либо крыша поехала именно у меня, и потому все вокруг кажется мне таким безумным. Чего именно я добилась? Того, зачем пришла, я еще не только не добилась, я даже разговора об этом пока не завела. Так что же он имел в виду? И почему в коридорах мне все так загадочно улыбались.

– В Сирию едешь, – все так же грозно гаркнул Сергей Петрович.

Еще пару секунд побуравил меня взглядом и вдруг, не выдержав, расхохотался.

– Ох, видела бы ты свое лицо. Ну все-все, расслабься, пошутил я. Разыграл тебя.

– То есть никакой Сирии нет? – растерянно спросила я.

– Есть, конечно, чему тебя только в школе на географии учили, – шутливо пожурил меня главный. – И ты действительно туда едешь. Проект нам наконец подписали, список сотрудников утвердили. Так что давай, собирай вещички. Отправляешься в командировку на полгода. А там – как сложится военная обстановка. Не понял юмора, ты чего не бросаешься мне на шею с благодарностями? Ты же столько об этом мечтала?

– Мечтала… – пробормотала я.

Мне вдруг показалось, что многоэтажки за окном пустились в какой-то бешеный хоровод. Это действительно была моя мечта – стать настоящим военным корреспондентом, не каким-то тыловым писакой, а тем самым, с «лейкой» и блокнотом, бесстрашным бытописателем войны. Я билась за это назначение несколько месяцев, ждала этой командировки почти год, еще будучи замужней женщиной, я готова была оставить мужа и лететь в Сирию за своим призванием. Теперь же…

Теперь же я понимала, что улететь сейчас – значит практически отказаться от шанса найти Буню. Кто знает, когда я смогу вернуться? И смогу ли вообще? Что, если я навсегда останусь лежать в сирийской земле? И моя собака, ждущая, что я найду ее, что я приду за ней, так меня и не дождется? Я уже предала ее однажды, когда оставила на необязательного, некомпетентного человека, с ней случилась беда. Разве я могу предать ее еще раз?

Тоненький подлый голосишко у меня внутри принялся зудеть о том, что Буня, возможно, давно меня забыла. Что она не бедствует, не голодает, даже не подвергается уже изматывающим тренировкам, как раньше. Она ведь нашла приют и покой у хорошего человека. И, может, раз так, обязательства перед ней с меня снимаются? Ведь ей ничто больше не угрожает, у меня же впереди… Работа – тяжелая, опасная, дающая ощущение выполненного долга, – именно та, о которой я мечтала с детства, именно та, ради которой и пошла когда-то на кафедру военной журналистики. Неужели же я должна была пожертвовать ею ради спасения собаки, которую, может, уже и не требовалось спасать?

– Давай, подписывай документы, – меж тем сказал главный и сунул мне в руки стопку бумаг. – И дуй домой собираться. Вылет послезавтра.

Я взглянула на разбегавшиеся перед глазами аккуратные печатные строчки и произнесла твердо:

– Простите, Сергей Петрович, но я не могу.

* * *

Стоит тихая ночь. Раньше я и не знала, что они бывают такие черные. Там, где я жила прежде, ночами всегда светили фонари, окна домов, висевшие над дорогами яркие картинки. Еще там был снег, и от него все вокруг казалось светлее. Здесь же нет ничего, только высокое-высокое черное небо, а в нем – россыпь каких-то золотых и серебряных блесток. Такие я увидела только здесь, в моей прежней жизни их не было. А еще здесь по-другому пахнет. Не городом, не асфальтом, не человеческим жильем, не машинами, не снегом – а чем-то свежим, чистым, прохладным, бесконечным. Эти запахи тревожат меня, напоминают что-то – широкую синюю водную гладь, в которой плавают обрывки облаков, и разъезжающийся под лапами песок, и солнце, и голос… Я почти не помню его, он всплывает в голове только в такие моменты, и от него сразу начинает больно щемить в груди.