Мой летний эротический роман

Я включаю телефон — получаю новую порцию уведомлений о пропущенных звонках и сообщениях от мамы — и начинаю строчить в заметках.

Как все уместить?.. Не забыть?.. Передать?.. Но пишется легко, на одном дыхании.

Пропускаю момент, когда Мэтт оказывается рядом.

— Что ты так увлеченно строчишь? — с любопытством спрашивает он.

— Описываю, что Мэтт вытворяет с героиней в номере после встречи с друзьями, — отвечаю я, не прерывая занятия. У меня черный пояс по умению абстрагироваться во время писательства. Особенно, когда дует ветер вдохновения — вот как сейчас.

Мэтт не уходит. Стоит за моей спиной, опираясь о спинку кресла, читает.

— О, я помню того очкастого в лифте. Правда, смутно…

Не реагирую. Читает дальше.

Затылком чувствую — что-то не то.

Мэтт прочищает горло.

— Слушай… Герой твоего романа, конечно, мог не знать, что его избранница девственница — она же девочка взрослая. Да и мужики в целом такие — дальше своего носа не видят. Но переспать с девушкой по пьяни… Не на трезвую голову, не так, чтобы насладиться каждым мгновением…. Как-то Мэтт в этой сцене выглядит не очень.

Слышу в конце фразы едва заметный вопрос.

Улыбаюсь. Мэтта мучает совесть? Это так мило!

— Во-первых, героиня хоть и девственница, но «нет» сказать могла бы — если бы не хотела. Во-вторых, Мэтт накатил столько виски вперемешку с шампанским, что у него совсем тормоза слетели — он же давно хотел… — подбираю литературное слово, — близости с героиней. В-третьих, он остановился, когда узнал, что у нее это в первый раз. Он остановился — не смотря на желание, алкоголь и полное согласие героини. Это самое важное.

Мэтт разворачивает меня к себе. Нависает надо мной.

— А то, что он сразу отрубился? Хотя его любимая женщина была рядом.

От слова «любимая» у меня словно ветер проскальзывает по солнечному сплетению. Усилием воли беру себя в руки.

— Странно, что от такой дозы алкоголя он не отрубился раньше. Только на одном желании и держался, надо полагать.

Мэтт приподнимает пальцами мой подбородок. Серьезно смотрит в глаза, между бровей — морщинка.

— Ты действительно так считаешь?

Киваю.

— К тому же я реабилитирую его в следующей сцене. В той, что происходит утром.

Мэтт улыбается. Возвращается на свой стул.

— Я мог бы и догадаться про первый раз, но меня сбило с толку то, что ты пишешь эротику.

— Ну и что? Я могу написать, что у героини дети, но у меня их же нет. — Выключаю телефон и прячу его в сумку.

— Логично.

Официант приносит таблетку и наш завтрак. Разливает воду и шампанское по бокалам. Мы чокаемся, я смело делаю глоток, Мэтт пригубливает.

— Ты моя первая девушка, — говорит он и у меня ложка с кашей замирает в руке. — Первая девушка, у которой я первый мужчина, — уточняет Мэтт.

Щеки стремительно теплеют. Машинально облизываю губы, запиваю смущение глотком шампанского.

— А я думала, ты уже со счету сбился, — произношу как можно безразличнее.

Мэтт делает глубокий вдох. Был бы рядом, обнял меня, я чувствую.

— Потому что я не был готов становиться чьим-то первым мужчиной. Вдруг еще привяжутся ко мне, а потом разгребай.

— А почему передумал сейчас? — ковыряю ложкой в каше — надо же куда-то деть взгляд.

— Потому что теперь я надеюсь, — Мэтт выделяет интонацией последнее слово, — что ты ко мне привяжешься. А еще потому, что постоянно смотреть на тебя, желать тебя и не получать — это как поджариваться на медленном огне.

Сглатываю комок в горле. Я словно влюбляюсь в Мэтта еще больше…

Какое-то время мы молча смотрим друг на друга. Потом Мэтт берет чашку кофе и, ни слова не говоря, идет за рояль. Играет легкую нежную мелодию с едва уловимым, как шлейф духов, оттенком грусти.

Солнечный свет падает на угол рояля. Иногда руки Мэтта попадают в эту яркую полосу, а потом исчезают, и остается только тревожащая душу мелодия.

Я сижу за столиком с бокалом шампанского и чашкой латте, смотрю на Мэтта, играющего на рояле, и отчетливо понимаю, что это лучшее утро за всю мою жизнь. Такое волшебство невозможно повторить. Никогда, нигде, ни с кем.

Мы долго не можем проститься у дверей моего подъезда. Еще поцелуй… ну еще… последний… самый последний… Меня останавливает только то, что поцелуи становятся все жарче, и вскоре с этим надо будет что-то делать.

Выскальзываю из его объятий, забегаю в подъезд. Улыбаясь, жду лифта. Поднимаясь на свой этаж, теряюсь в пространстве из-за ощущения вкуса поцелуя на губах. Открываю ключом дверь квартиры, все еще глупо улыбаясь.

Из спальни выходит мама. Я еще не вижу ее, но чувствую грозовую тучу, которая ее обволакивает. Гремит гром, сверкают молнии. А вот и мама, с потемневшими кругами под глазами, неубранными волосами, в распахнутой пижаме поверх ночной сорочки. В руках — подвявший букет ромашек Мэтта. Почему-то именно глядя на эти цветы мне становится по-настоящему страшно.

— Я не спала всю ночь, — сквозь зубы говорит мама. — Где ты была?

— Мы просто гуляли с Мэттом по городу, — отчаянно вру я.

Мама хватает меня за руку и едва ли не швыряет в зеркало.

— Посмотри на свое платье! Посмотри на выражение своего лица! Такое лицо бывает после прогулок по городу?!