Мой лучший друг

Я растормошил задремавшего на ступеньках трапа вахтенного, поднял за шиворот и отправил спать, а сам в рубке, в тепле и тишине, стал перебирать на штурманском столике цветные конверты. Не мне, не мне, не мне… Наконец, одно обожгло пальцы: Ивану Якимову. Из дома… Материнский угловатый крупный почерк, неуверенные, дрожащие буквы. Редко доводится ей писать. Будь я рядом, так совсем бы разучилась.

Перелопатив груду писем, я больше ничего не нашел для себя. А с какой стати мне написала бы Женька? Столько времени спустя? Хорошо, что мама не забыла. Горько было бы обмануться душе. Ждала, верила, рвалась — и понапрасну…

Закурив, я разорвал конверт, торопливо пробежал перечень родни, кланявшейся мне, благодарность за деньги, которые я посылал каждый месяц, и отчет, кому что на них куплено. И вдруг я натолкнулся на строки о Женьке. Дрогнуло сердце, сбилось и зачастило, точно я вздымался на кручу. Но почему о ней только сейчас, а в прежних письмах ни слова? Стал я перечитывать письмо. Да ведь это прошлогоднее! Иначе — с какой стати благодарить за поздравление с Восьмым марта, если сейчас конец февраля. И я вспомнил: в прошлом году, весной, когда мы вернулись из Аляскинского залива, кто-то сказал, что туда ушла наша почта. Через несколько месяцев она воротилась. А «Чукотка» была уже в Охотском море. Почта двинулась следом и не застала нас. Мы уже были в Аляскинском заливе. Скажи кому-нибудь на земле — не поверят. Приходили более поздние письма, а это все не могло настичь меня. Судьба оттягивала удар. И лучше бы совсем затерялось это письмо на морских дорогах.

Плясали материнские каракули, а может, это листок дрожал в моей руке:

«Петька приходил к нам пьяный в дым. Ругался, зачем ты разбиваешь жизнь, сманиваешь Женьку, законную его половину. Я ее видела намедни в магазине. У нее синяк под глазом. Ходит, ни на кого не глядит со стыда. Срамота какая. Сынок, прошу тебя, не тревожь. У них ведь, чай, ребенок будет. Пожалей. Зачем она тебе с дитем. Повремени пока, не приезжай».

И сразу без перехода:

«А Семен купил «Москвича». Живет всем на зависть…»

Я выскочил на крыло мостика, на вольный воздух со снегом, чтоб прийти в себя. Ты хотел знать все точно, а не жить неопределенностью и слабой надеждой. Что ж, теперь ты знаешь… Вот брат Семен, старший — это человек. «Москвичом» обзавелся. Приеду — прокатит… Я мысленно увидел его, широкого, спокойного, добряка с виду.

«Один пишем, два в уме», — любимая его поговорка. Она же — и принцип жизни. Он всегда радушен, не скажет в пылу спора горячих слов, о которых после стал бы жалеть. Он оставляет их там, в глубине. Но… попробуй, затронь любимую жилу, ущеми. Сожрет с потрохами и не поморщится. Он никому не должен ничего. Работает тихо, смирно, копейку бережет.

За славой не гонится. Но она не обходит его, потому что он, колхозный шофер, работать умеет. Машина у него всегда на ходу. И в ночь-полночь готов выручить соседей, если попросят. Ну и, конечно, люди не забывают этого. Живет он с показной скромностью. Тихо женился. Тихо построил дом. Незаметно появились дети. Пошел достаток. У матери не лежит сердце к старшему сыну, знаю. И у отца тоже. Но все ж в деревне покупка «Москвича» — событие. И матери почет и слава. И соседи простили ей незадачливый выверт среднего сына Ивана, хотевшего сманить жену от законного мужа. И мать просила, чтоб не было пересудов, оставить Женьку в покое. Раз вышла замуж — конец. Нечего воду мутить, полошить хранителей старых традиций…

Вот какой гостинец, значит, припасла мне земля.

— Ты что тут стоишь, кого дожидаешься? — окликнул меня Генка, высунувшись из рубки. — Вся, что ль, почта или еще есть?

Я вернулся в рубку, кивнул на столик.

— Вся. Остальное — пишут.

Он торопливо переворошил письма, взял свои и подмигнул.

— Ты как насчет завтрашнего вечера? У моей девчонки есть подружка…

— Хорошо…

— Смотри, чтоб не как в тот раз вышло, — засмеялся Генка, намекая на тот вечер, когда мы получили дипломы и отмечали это событие в «Прибое». Его дружки познакомили нас с девчонками из пединститута. Одна после провожала Генку, когда в начале июня уходили в Охотское море. А у меня не получилось. В ресторане еще ничего было, в компании незаметно. Вышли, разбрелись по парам. А мне с моей знакомой и говорить не о чем. Точно стена какая между нами. Проводил я ее до общежития. Она облегченно вздохнула. И мне тоже стало легко. Я ее даже не запомнил, встречу — не узнаю…

— Хорошо…

Только не быть одному. Не думать о Женьке. Вышла замуж — пусть живет и здравствует. А мы выпьем за ее здоровье, за ее счастье.