Мой лучший друг

Мне показалось, что настал самый черед разговора о Палагине. Человек размягчен встречей с семьей, сейчас ему будут понятней незадачи другого.

Мы сидели в штурманской. Синельников прислонился спиной к калориферу, из которого с шумом летел сухой, горячий воздух, и наслаждался теплом.

— Слушай, Павел Петрович, что же будет с Палагиным? — спросил я, скрывая волнение.

Синельников пожал плечами.

— А что с ним делать, если у него на плечах вместо головы кухтыль, поплавок для трала?

— Такого хозяина поискать.

— Конечно, — Синельников прищурился. — Боцман что надо, в работу въедливый. Но теперь с ним дело конченое. Место занято. Прогоним этого фрукта, возьмем другого. Отстал от поезда твой друг. Хочет ехать — пусть в другой забирается.

— Но он никуда не пошел пока. Нас дожидался.

— А, брось! Не пошел — не надо, море по рыбе не тужит.

— Но с какой стати мы должны не брать его?

— А с какой стати ты свой нос суешь? Подумаешь, боцман Палагин… Долго я терпел его…

— Ну что же, я считаю, что ему на «Чукотке» место.

— А ты кто такой? — презрительно перекривил губы Синельников. — Сперва молоко на губах оботри…

Я понял, что Синельников не возьмет Вадима. Слишком у них далеко зашло.

— Ничего. Я поговорю с ним, пусть идет к Рихарду Оттовичу. Надо — сам пойду с ним, и Александр Иванович вот-вот вернется.

Синельников рассмеялся и многозначительно поглядел на меня. Почему-то бросились в глаза его мелкие зубы. Прежде я как-то не замечал этого.

— Так и быть, скажу тебе: Янсен, видимо, больше не будет капитаном. Ну, может, еще на один рейс. Укатали Сивку крутые горки, — Синельников притворно вздохнул. — А что касается помполита, неизвестно еще, как он на всю эту историю посмотрит. Я найду боцмана не хуже…

— Но ведь нельзя бросаться такими, как Палагин! — воскликнул я запальчиво. — Если надо, я к самому начальнику управления пробьюсь!

Синельников пристально поглядел на меня.

— Ну что же… Только знай: я не люблю таких, кто сор из своей избы выносит. Советую подумать.

— Есть вещи поважней личных отношений, — я взглянул ему в глаза. — А намек понял, без работы не останусь!

— Ну, ну, раскипятился, что самовар, — Синельников все еще говорил свысока, как с мальчишкой. — Не хотел бы я, чтобы сын таким строптивым вырос: хлебнет горя…

И тут я ему врезал:

— Думаю, он не пойдет в вас…

Синельников вскочил, лицо его передернулось.

— Сопляк… Как ты смеешь!..

Я пересел за штурманский столик и начал заполнять вахтенный журнал.

— Товарищ старший помощник, — нарочито официально обратился я к Синельникову. — Разрешите сдать вахту и отбыть на берег.

Лицо его еще не остыло от возбуждения. И он буркнул:

— Проваливай, — но, загородив мне дорогу, взглянул мне в глаза. — Только еще раз предупреждаю: не ввязывайся. Так и шею сломать недолго.

— Это смотря чьей она будет! — резко ответил я и с силой распахнул дверь.

Воздух был плотным и душным. На улицах торопливые прохожие. Не разглядишь ни одного лица.

Я пошел в кино. Афиши залеплены снегом, и не поймешь, какой фильм крутят. Да не все ли равно мне?

На экране шла жизнь с какими-то пустыми, невзаправдашными страстями и радостями, вымышленными трудностями и благополучным концом.

Закончился сеанс.

Я вышел на улицу.

По лицу полоснуло раскаленным крошевом льда. Вот оно, возвращение в действительность. Ты о ней забыл, а она тебя хлестанет — и сразу опомнишься.

Загородив глаза руками, я поспешил в «Прибой». Он был на этой же улице, через два квартала. Там я надеялся увидеться с Палагиным.

Пробегая мимо управления, скользнул глазами по залепленным снегом фотографиям матросов, механиков и капитанов. Разбери, кто где в этой галерее передовиков. Лишь вторая от начала рама была пустой, без фотографии.

Злясь на боцмана, на непогоду, на то, что все так дурацки складывается, я, задыхаясь, продирался сквозь пургу, пока в белой мути не проступила розовая вывеска «Прибоя». Я вскарабкался на высокое, занесенное снегом крыльцо, рванул тяжелую дверь и отгородился ею от непогоды. Пахнуло теплом, запахами кухни.

Вечером сюда прибивает моряков, уходящих в рейс, и тех, кто ступил на землю. Боцмана можно было найти только здесь. Свободных столиков не было. Спросив разрешения, я подсел к пожилому моряку и красивой молоденькой женщине. Они кивнули мне, подвинулись поближе друг к другу. Им, конечно, лучше бы без третьего… Но что поделаешь! Женщина что-то шептала моряку и поглядывала на меня. Я вплотную к столу придвинул четвертый стул: занято. Моряк понимающе взглянул на меня и улыбнулся:

— Опаздывает?

Я оглядел зал. Палагина не было.

На синем море, которое распростерлось во всю ширь позади эстрады, там и сям виднелись силуэты кораблей. Какой-то выдумщик приделал к мачтам маленькие лампочки, и они горели, печальные и далекие, как в настоящем море.

Появились музыканты — парни в белых рубашках без пиджаков.

Зал оживился.

Зазвенели рюмки.

Внезапно я увидел боцмана. Во всегдашнем сером свитере и почему-то в мичманке, он взошел на эстраду, склонился к барабанщику, что-то сунул ему в руку. Барабанщик кивнул и подошел к микрофону.