Мой лучший друг

Я шел по набережной над портом, разглядывая корабли: большие и малые, неуклюжие и стройные, потрепанные — только что из рейса, и прихорошенные — готовые к отплытию. Они стояли в тесноте, кормой к причалу. Внимание мое привлек большой корабль с гордой осанкой и белоснежной надстройкой. По сравнению с ним все другие суда казались какими-то тусклыми, надсаженными работой. А как умело был подобран цвет борта — не серо-шаровый, как на военных кораблях, не зеленый, как на пассажирских лайнерах, и уж не пепельно-грязный, как на грузовых. Корпус корабля был цвета морской волны, просвеченной солнцем.

Хотелось, чтобы корабль этот был «Чукоткой». И жалко было обмануться.

«Молодец, боцман!» — похвалил я мысленно хозяина палубы. Он представился мне высоким, светлым и веселым, чем-то неуловимо похожим на свой корабль. И еще похожим на того морячка из детства.

Не спуская глаз с белой надстройки, я сбежал по высокой лестнице в порт. Подошел к судну. Так и есть, «Чукотка».

На палубе было пусто. Но на ботдеке я увидел рыжего широкогрудого моряка в тельняшке и брезентовых штанах. Он ползал под шлюпкой. Драил, что ли, — с главной палубы мне было не видать. Свой брат, матрос, значит. Надо разведать насчет боцмана и первому представиться ему. Таков обычай. Я поднялся на ботдек. Парень на четвереньках ползал по шлюпочной палубе, подбирал мокрые, пожелтевшие окурки. Ничего себе, приятное занятие.

«Слышь, где боцмана найти?»

Парень, дымя папиросой, стрельнул прищуренным глазом и не ответил. Подошел к открытому иллюминатору напротив шлюпки, засунул туда руки и высыпал в каюту пригоршню окурков. «Ничего себе, порядочки!» — изумился я.

Из иллюминатора вынырнуло помятое, разъяренное лицо, но тут же на нем изобразилось смущение.

«Извини. Вчера кореша сидели и девчонки. Ну и кто-то вывалил пепельницу на палубу. Сам понимаешь, сухопутные…»

«Бывает, — безразличным тоном протянул рыжий. — В другой раз я заставлю тебя самого ползать».

Взглядом, в котором еще не погас злой огонек, он впился в меня. И я сразу понял, что передо мною боцман. Кто еще так по-хозяйски может блюсти порядок. Тяжелый, наверно, человек. Я тоже разглядывал его. Рыжий, заросший, глаза злые, зеленые. На правой щеке от уха до подбородка розовый рубец толщиною в палец. При такой бандитской роже еще серьгу в ухо — и классический боцман готов.

Он не спросил, кто я, откуда, сам не назвался.

«Так. Ставь шмутки в кубрик номер два и… — он перевел взгляд с моего чемодана на околошлюпочное пространство. — Ботдек драить, чтоб служба раем не казалась».

Прижег потухшую папиросу, поинтересовался:

«Роба есть? Ну, зайдешь, получишь».

«Надо еще старпому представиться, — напомнил я. — Может, вы отведете?»

«Не-ет. Валяй сам. — Боцман скользнул по мне взглядом. — После мореходки?»

Я кивнул.

«Оно и видно: устав вызубрил. Но учти, здесь не представляться надо, а вкалывать».

Все-таки я сходил к старпому, отдал направление. А придя в кубрик, увидел у дверей новые грубые башмаки, связанные сыромятными шнурками. Таким башмакам век не будет износу. На верхней койке красовалась холщовая роба.

Снял я курсантскую парадную форму и влез в эту робу, словно лошадь в хомут.

Через несколько дней, в конце августа, «Чукотка» вышла в Охотское море. Все ее палубы были загружены бочкотарой. Гора новеньких желтых бочек высилась на корме, на вертолетной площадке. Плавбаза от такого груза точно раздалась.

Как только покинули ворота бухты и утихла предотходная суета, меня вызвали к старпому.

Он поднялся навстречу, стиснул руку.

— Понимаешь, закрутился я, и когда направление брал, даже не взглянул, откуда ты, — сказал он, усаживая меня в кресло. — Оказывается, одно училище нас вскормило.

Заложив руки за спину, старпом возбужденно расхаживал по каюте. Черноволосый, в черном распахнутом пиджаке и белой рубашке, он походил сейчас на большетелого пингвина.

— Ну, познакомился с Камчаткой? — спросил старпом. И не дав ответить, добавил: — Поди, на берегу обещали ждать, а? Наши ребятки даром времени не теряют.

Я не стал возражать. Кто поверит, что выпускник Одесской мореходки так и не познакомился ни с одной девчонкой на берегу?

— Как экипаж показался?

Я пожал плечами.

— Нормальный.

— Так уж и нормальный? — старпом искоса глянул на меня. — И даже боцман миляга?

Пришлось рассказать о первой встрече с Палагиным, о том, как он собирал под шлюпкой окурки и высыпал их в каюту.

Старпом расхохотался. Бледное широкое лицо запрокинулось, и открылись черные от долгого курения зубы.

— Что-что, а власть показать Вадим любит…

Вид, с каким старпом расхаживал по каюте, был немного комичен. Себе же он, наверное, казался обаятельным и значительным. Проходя мимо большого зеркала, старпом внимательно рассматривал себя — и раз, и другой, и третий.

— Ну, ничего, — сказал он. — Мы тебя в обиду не дадим…

Из разговора я понял, что в отношениях старпома Синельникова и боцмана не все ладно. И мне бы подальше от того и от другого, но…