Мой мальчик

— Ты бросила бы меня, если б твои родители сказали, что я фуфел какой-то? — спросил он, когда я призналась, что очень боюсь знакомства с его родителями.

Я округлила глаза и закачала головой. Конечно, нет. Он был моим выбором, с которым смирились бы мои родные и мирились бы до тех пор, пока я была бы счастлива. Я бы никогда так и не узнала, что у них были к нему свои претензии, если б в итоге не получилось так, как получилось.

— Вот и мне не важно. Было бы странно, если б было иначе — сказал он в июле.

В феврале, за пять часов до нашего расставания, он произнесет:

— Было бы странно, если б я тебя не любил, а мы бы жили вместе.

Да, странно, мой мальчик. Много оказалось странным.

Его слова, мое поведение, слова его мамы:

— Как быстро из-за гордыни все можно сломать…очень жаль.

Очень жаль, что мы решили, будто справимся. Очень жаль, что я сломалась.

* * *

Может быть, мы все должны плакать навзрыд раз в четыре года?

Четыре года назад я не могла остановить своих слез из-за диагноза, который мог остановить мою жизнь. Спустя четыре года я не могла остановить своих слез из-за человека, с которым собиралась разделить свою жизнь и что-то, что есть после нее.

Но правильно ли это — делить с кем-то свою жизнь? Особенно после того, как на собственном опыте познал ее ценность.

Четыре года назад я боялась, что, вылечившись, мои глаза потеряют ту искру, которая делала меня мной. Я ее не потеряла, а наоборот пронесла сквозь всю боль и сделала ярче. Эта искра и была моей жизнью.

Я была жизнью. Я не прятала свою искру, встретившись впервые с моим мальчиком. И влюбился он именно в нее.

— В тебе так много жизни. Во мне ее значительно меньше.

Он был не прав, в нем она была. Потухающая, но желающая тоже ярко гореть и соприкасаться с себе подобными. Но, к сожалению, неспособная противостоять чему-то внешнему, сильному, подавляющему.

В наших отношениях всегда нас было трое. Я, он и это что-то давящее, тяжелое, грозовое. Мы были обречены, как самый яркий огонь обречен потухнуть под тяжелым несдающимся ливнем.

— Я не готов, Аня. Я устал.

Отшатнувшись, я выдернула свою руку, вскочила, отошла на несколько шагов к дверному проему.

— Мы расстаемся?

Его рот испуганно приоткрылся, а глаза чуть расширились.

— Мы расстаемся? — я не знаю, сколько раз я это повторила. «Мы расстаемся» — звучало в моей голове на повторе еще до того, как он это признал.

Он встал.

— Выходит, мы расстаемся, Саша?

— Выходит, да.

Мы оба были шокированы происходящим. Еще пятнадцать минут назад я рисовала пальцем круги на его груди, лежа на нашем темно-фиолетовом сатине.

Он сделал шаг ко мне, но тут же шагнул назад, увидев, что я отступила. И тут я сделала шаг навстречу, он тоже, но я и в этот раз отступила. Несколько секунд мы играли в эту игру, не зная, что делать. Мы оба были разбиты, и оба хотели найти утешение в объятиях друг друга.

В какой-то момент я прижалась к нему так крепко, что ничто не могло бы кроме меня самой оторвать меня от него. И я оторвалась. Я вытерла подступившие слезы и снова отошла.

Он что-то начал говорить про то, что его чувства уже не те, что это началось в конце рейса, что он думал, что сможет все исправить, но не смог.

— Ты мне врал.

— Я думал, так будет лучше.

— Мы договаривались говорить, если чувства меняются, если что-то идет не так. Мы договаривались быть командой. Ты спал со мной, не любя, и знал, как это для меня важно. Ты пять часов назад сказал, что любишь меня.

— Я думал, так будет лучше.

Мы снова сидели на нашем сатине. Я повернулась к нему и заглянула в его голубые глаза, которые не должны были лгать.

— Ты обнимал меня сегодня ночью.

— И я хотел тебя обнимать, Аня.

— Ты мне врал, а я верила, что ты был мой.

Его лицо покраснело, в глазах стояли слезы. Такое нельзя было сыграть, так нельзя было врать.

— И я был твоим.

Наши руки опять были сплетены.

— Скажи, что ты меня не любишь.

Он вздрогнул, попытался убрать свою руку от моей.

— Скажи.

Его кадык дергался, лицо еще больше краснело, глаза отказывались на меня смотреть. Я сжала его руку крепче.

— Скажи. Скажи, как тогда сумел в Петергофе сказать, что влюблен в меня, а через неделю на подъездной лестнице шептать, что любишь. А сейчас скажи: «Я не люблю тебя, Аня».

— Я не хочу этого говорить.

Весь воздух вышел из моей груди, и такая слабость обрушилась на тело, какая бывает, проснувшись от страшного сна глубокой ночью. Только мой кошмар не прекращался.

Я не знала, с чего начать и как уходить. У меня и в мыслях не было, что он попытается меня остановить. Я знала, не принимала, но знала, что он сдался. Я ему не нужна. Мы ему не нужны.

Но мы расстались не из-за того, что он меня разлюбил. Мне так кажется. Это было не про любовь, а про выбор. И он сделал свой.

Через несколько часов я заставила его написать мне, слова, которые буду повторять каждый день, просыпаясь. «Я перестал тебя любить, Аня. Перестал любить так искренне, как раньше». Я так и не смогу понять, в какой момент случилось так, что он перестал выбирать нас.

— Это произошло не за один день.