Мой мальчик, это я…

Во время отлежки начитываюсь до пресыщения. Прочел «Картину» Гранина. Гранин перестраивается, меняет ориентиры. Он делал ставку на науку, вывел в главные действующие лица инженеров-технократов, каких-нибудь искателей, «идущих на грозу», а тут откуда ни возьмись «деревенская проза». Гранин вычислил своим умом-арифмометром, что это ненадолго, невсерьез, однако принял свои меры, написал «Обратный билет». Вещь не произвела должного действия, госпремию автору не дали. Тогда Гранин вычислил многофигурную комбинацию с верным выходом в дамки, написал документальную вещицу «Клавдия Вилор», о комиссарше самой крутой большевистской закваски. Оказавшись по ту сторону фронта, комиссарша Клавдия Вилор воюет в одиночку; ее война — тотальная, без милосердия к кому бы то ни было, без презумпции жизни перед смертью. Прямо по сталинской установке: селения на оккупированной территории выжигать, каждого попавшего в плен к фашистам карать как врага. Говорили, что «Клавдия Вилор» понравилась Суслову — с подачи Черноуцана; за ничтожную вещицу Гранину дали госпремию, такую же, как Абрамову за «Пряслиных». К премии отнеслись с пониманием: дали по совокупности заслуг, могли дать за «Иду на грозу».

В романе «Картина» опять же прослеживается выверенный многофигурный ход мыслей автора. Какие данные надо заложить в мозговую счетную машину, чтобы вышел роман с обеспеченным общественным резонансом? Прежде всего роман внутри романа: адюльтер, вкрапленный в сюжет, как у Артура Хейли (или у самого Гранина в «Искателях»). Надо, чтобы адюльтер был социально и психологически мотивирован, как в «Анне Карениной» у Толстого. Само собою, положительный герой — первая заповедь соцреализма, но с поправкой на время, с вирусом фронды. Уместен в романе партийно-советский актив, как у Кочетова и Чаковского, и еще: знак элитарности, ретроспекция или экстраполяция, отголосок художественных исканий двадцатых годов: перенесение в город Париж. Наконец, полезен общий сельский фон, пусть не деревня, но русская провинция, как у Достоевского Скотопригоньевск...

Роман «Картина» легко разбирается на составляющие, в нем нет тайны художественного творения... на заднем плане романа, пунктиром обозначена чрезвычайно важная для автора фигура некоего Аркадия Матвеевича — умного еврея. В лучшую свою пору положительный главный герой, правда, с ущербом человечности, мэр города Лыкова Лосев успешно сохраняет себя в должности и мнении окружающих благодаря духовному наставничеству Аркадия Матвеевича. Без умного еврея Лосев не ферзь, а пешка. И погибает он, не послушав мудрого совета Аркадия Матвеевича. Именно здесь зарыта собака в романе «Картина».

Читаю Чехова, «Палату № 6». И что же? где хваленое чеховское человеколюбие? Не вижу, не нахожу. И меня радует это в Чехове: правда, сказанная Чеховым сто лет назад, и сегодня правда. Насильственное заключение мыслящего человека в дурдом, написанное Чеховым как догадка-предвидение, в наши дни стало нормой, массовым явлением. Чтобы предвидеть реально-исторический ход вещей, надо знать правду о человеке — субстанциальную, неизменяющуюся.

В рассказах Чехова не ставятся вопросы государственного устройства, его герои не монархисты, не кадеты, не социалисты. Ни слова у Чехова о царе, царедворцах, градоправителях, партиях, движениях, литературных школах или художественных вкусах, о научных открытиях, общественно-политических, философских идеях. В наши дни без этих материй в сочинениях ни шагу, любого жанра.

А между тем Чехов вечен. Может быть, он сегодня самый нужный писатель. Реформаторы человечества, будь то Толстой или Достоевский, — о Горьком пока помолчим, увлекали сонмы последователей в упование или сомнение. Чехов никого никуда не звал, доискивался одного: что есть человек? избави меня Бог сказать, что Чехов выше своих гениальных современников. Но Чехов, как доктор, может мне объяснить мое самочувствие.

Прочел «Рассказ неизвестного человека». Рассказ хорош на три четверти, а далее очевидной становится слабость, предопределенная силой чеховской правды. Герой рассказа, этот самый «неизвестный человек», принадлежит к какой-то партии, обязан действовать в интересах партии, каким-то неприятным Чехову образом. Действия героя, сам герой, отдавшийся партии, по убеждению Чехова, обречены. «Неизвестный человек» поступается своей партийностью, заданием партии в ту же минуту, когда в его душу закрадывается любовь в женщине.

Погибают и герой и женщина. Их гибель не вызывает сочувствия у автора; Чехов не может написать это событие, эту любовь, эту гибель с тем блеском, как написаны любовь и гибель в «Черном монахе».

Прочел роман Апдайка «Давай поженимся». Хороший роман, только очень семитский, с гипертрофированной похотливостью. Семейный роман, о семье как единственной среде достойного обитания — и антисемейный, о накопившейся внутри семейных термитников взрывной силе распада. Очень американский роман и в то же время всеобщий. И у нас по-другому, но тоже так.