Мой мальчик, это я…

Навстречу мне попался полковник медицинской службы. Захотелось обратиться к нему с вопросом: «Скажите, полковник, как объяснить с медицинской точки зрения?..» И рассказать то, что я только что видел. Скорее всего, полковник бы просто не понял, о чем я его спрашиваю, ведь ничего не случилось.

Володю привезли из Песочной, из ракового корпуса, домой, несли из машины на руках, он стал легкий. В последний вечер лежал носом в подушку. Его череп выголился, как яйцо. Я сидел у его постели, он знал, что я сижу, иногда приподнимал голову, делился последними мыслями-призраками:

— Ты знаешь, меня вызывают в Цека... Мне предлагают стать королем Испании...

И чуть погодя:

— Мне предлагают взять «Юность». Как ты думаешь, взять?

Когда Володя затих, я ушел. Утром позвонила Майя, сказала, что Володи больше нет. Я приехал, мы вызвали похоронщиков. Явились два тяжело похмельные мужика, потребовали четвертак и две простыни. На одну положили Володю, другой укрыли, углы связали. На носилках вынесли во двор. На дворе было лето. Мальчишки гоняли мяч, малявки рылись в песочке, бабушки судачили на скамейке, пронесли покойника. Как на картине Босха, каждый занят был своим делом. Володю донесли до фургона. В открытую заднюю дверь были видны сложенные там, завернутые в простыни жмурики. К ним присоединили Володю. Дверь задраили.

Так закончился последний путь поэта, общественного деятеля, доброго семьянина Владимира Торопыгина. О, как любил Володя сидеть в президиуме, в свежей сорочке с манжетами и запонками, в красивом галстуке, выходить к микрофону, читать стихи нараспев, плавно поводить руками, слушать аплодисменты, откликаться на зов зала, снова читать...

Смерть — обыденное, простое, грубое, некрасивое дело. Похороны для живых — по чину, а мертвому все равно.

Приходили ответсекретарь и зав. публицистикой, спрашивали у меня, какой должен быть журнал для подростков — военно-патриотический? Но разве литература чурается патриотизма, войны? Я могу работать в литературном журнале, больше ни в каком.

Чудское озеро было мелкое, теплое, ласковое. Но еще ласковее было озеро Ильмень. Я плавал по озеру Ильмень на судне рыбинспекции «Орбита». На палубе ели уху из судаков, лещей, окуней. Одни настаивали на том, что в уху надо пустить щуку, другие, и я в их числе, были против щуки в компании судаков и лещей: щуку жарят на постном масле, туда ей и дорога; щучий запах в ухе испортит букет. Одни считали, что окуней варят в ухе в чешуе, другие напротив.

После ухи пошли рассказы — устная словесность. Марк рассказал о том, как ночевал на Рдейском озере, где чудится и блазнится. Ночуя, заполночь, он будто услышал песню, пошел на звук, увидел поющую женщину, описывать ее внешность Марк не стал, как будто внешности не было, только внутренность. Когда подошел поближе, поющая женщина исчезла, то ли провалилась под землю, то ли растворилась в сумраке ночи, в тумане от воды.

Судовые мужики, послушав, не очень поверили, ухмыльнулись. Марк рассказал о том, как весной в полую воду поплыл на байдарке в большое озеро, с ночевой. Первое, что взял с собой, это икону Николы Святителя, а второе — подобрал на берегу резиновую камеру, надул и тоже прихватил. На порядочном расстоянии от берега, на озерной волне байдарка перевернулась. Вода была холодная. Спасла плавателя надутая камера, то есть, по мнению Марка, его спасла икона: Никола-Угодник надоумил надуть камеру, указал, где ее взять, протянул руку терпящему бедствие плавателю.

Капитан подвалившего к «Орбите» сейнера-рыборазведчика, седой, в коричневой беретке, по случаю ухи надевший рубашку, а так всегда голый по пояс, продубивший на солнце и ветрах свою собственную кожу до такой степени, что одежда обычно ему не нужна, как будто капитанская кожа не промокает, греет его сама по себе, не хуже кожаного или замшевого пиджака... капитан, усмехнувшись, сказал, что дело не в иконе, а в опытности человека, в его умении сориентироваться, не упустить свой шанс. Другой бы растерялся и утонул, а Марк прихватил с собой камеру, потому что рассчитывал не на икону, не на Николу-Угодника, а что-то уже предчувствовал, учел опасность, потому и спасся.

Мокрого, иззябшего Марка на берегу подобрали, усадили в машину, вмиг доставили домой; потерпевший крушение даже не простудился. Такая концовка опять же в пользу капитанской версии: озерные люди всегда придут на помощь друг дружке.

Марк хотел в чем-то убедить слушателей, а они не соглашались. Он еще рассказал о том, как водил писателя Юрия Казакова по Ловати: Казаков только и делал, что напивался; Марк служил ему добрым дядькой, впрочем, презирая его, сознавая свое человеческое превосходство над выпивохой. Говорил Марк громким голосом, подвизгивая, торопясь все высказать, не просто развлекая компанию байкой, а навязывая ей свою точку зрения. Уха елась хорошо, но тяжелила; сытость от вкусной еды превозмогала что-либо умственное.