Мой мальчик, это я…

Я еще находился в режиме почти круглосуточной гонки по предгорной алтайской степи, вокруг села Карамышева, неподалеку от Колывани, вдвоем в машине с председателем колхоза «Восход» Антоном Афанасьевым. Уборка: все впряжены в конвейер, расставлены по местам; один председатель колхоза волен летать по степи, рыскать серым волком — на серой «Волге», от комбайна к комбайну, с тока на ток, с включенной рацией: «Я — первый! Как меня слышишь?» — являться кому Божьей карой, кому отцом родным, кому попом, кому комиссаром. С главных массивов пшеницу убрали, забрезжила средняя цифра намолота: тридцать три центнера с гектара на круг — Антон Григорьевич заполночь подворотил к своей усадьбе: «Давай, Александрыч, в бане помоемся».

Антон Григорьевич Афанасьев — мужик ясного государственного ума, хоть ставь министром сельского хозяйства, и он согласный, родом из соседней с Карамышевом деревни Варшава, должно быть, основанной ссыльным поляком, большого роста, крепкого телосложения, с сибирским характером без сантиментов, буйнокудрый, кареглазый. За наивысшую урожайность лучших сортов пшеницы в «Восходе» у Антонова два ордена Ленина, еще все ордена, какие есть, из молодости медаль «За победу над Японией». Отца Антона, колхозного животновода, расстреляли в тридцать седьмом году «за преднамеренный падеж скота». Хлеб в «Восходе» самый добрый не только на Алтае, а во всей Западной Сибири, но Героя Афанасьеву не дают: начальство его не привечает. Афанасьев неуправляемый, с крайкомовцами-горкомовцами на одном гектаре даже по нужде не сиживал. О! Антон Григорьевич многое совмещает в себе, и до чего он складно, образно говорит на языке своих предков — вольных русских переселенцев, искателей «беловодья»! Когда мчит по степи, с горки на горку, как ямщик на облучке, припевает: «Ах, мама-маменька! ты поимей в виду: не дашь мне валенки, я босиком уйду!»

В двенадцати километрах от села Карамышева, еще не отстроившегося по генплану, с саманными хатами в распадке и по увалам, богатое село Барановка, образцово-показательный колхоз «Россия», во главе с Героем Труда и еще носителем высших званий Ильей Шумаковым, как рыба в воде сориентированным в системе, удостоенным от власти всех почестей и наград. У Афанасьева с Шумаковым фатальная несовместимость, безвыходная вражда. Илья Шумаков тоже местный двужильный пахарь-крестьянин, на войне разведчик, тяжело ранен под Москвой; вернулся, впрягся, вытянул-выдюжил, бремя славы принял как должное, не может смириться — поверить, что у кого-то хлебушко растет лучше, чем у него в «России». У Шумакова все связи, вся сила, он нужен не как хлебороб, — хлеб умеют ростить многие, — а как образец колхозного строя: посмотрите, в каких домах живут люди! какие заграничные башни для силоса! животноводческий комплекс! гостиница в три этажа! На станции Третьяки сооружен специальный тупик для приема составов в колхоз «Россия»...

У Афанасьева чутье к земле, на которой он вырос, способность быть в нужном месте в нужный момент на каждом из своих десяти тысяч гектаров. И еще у него золотой агроном Мария Савельевна. Все хозяйства в Змеиногорском районе отсеются в плановые сроки, а «Восход» чего-то тянет. Секретарь горкома Жусенко роет землю копытом: «Восход» портит общий показатель. Кто первыми уберутся, намолотят по двадцать центнеров на гектар, а то и по четырнадцать (в «России» нынче двадцать девять), тем и почет. В «Восходе» вырастят громаду хлеба — по тридцать три центнера! — им и машин недодадут. Упустят под снег хотя бы малую толику, Афанасьева на ковер! Интересная жизнь! Как осень, так я на Алтай, в «Восход», к Антону. Без этого скучно жить. Каждый год дописываю главу в повесть «По тропинкам поля своего» (заголовок взят из Библии). Мои писания сильно не нравятся секретарю Алтайского крайкома по идеологии Шурику Невскому. Алтайский Шурик составил письмо в ЦК Суслову, за подписью двадцати пяти Героев Труда — хлеборобов: достойно наказать диссидента Горышина. «Таким не место на нашей земле»! В «Алтайской правде» напечатали статью Явинского «Зависть», о том, как председатель Афанасьев позавидовал председателю Шумакову, подкупил заезжего борзописца. Статью обязали перепечатать во всех районных газетах края, несколько раз передали по радио. Письмо из ЦК спустили в Смольный Романову, оттуда в отдел нашему ленинградскому Шурику. Наш ленинградский Шурик меня пожурил: «Что вас, Глеб Александрович, носит бог знает где?! Что ли, у нас в области не о ком писать?! Там же у них провинциальное мышление, у нас до такого не доходят. Мы же вас знаем, как облупленного».

Я-то ладно, мне не впервой, а каково Антону? Антон поехал к алтайскому первому Аксенову, выложил все начистоту: если я вас не устраиваю, отпустите. Аксенов не стал его уговаривать. Председатель лучшего в крае по урожайности колхоза переквалифицировался в директора плодо-ягодного совхозика. Илья Шумаков, сильно запивший в последнее время, надорвался и помер. Такой финал в моей повести об алтайском хлебе «По тропинкам поля своего».