Мой Милош

Вильнюс сегодня – город, где происходят события огромного значения, притом из самых радостных в нашем веке, обычно склоняющем к пессимизму. Вопреки ожиданиям, наступило резкое пробуждение общественного мнения, возрождение человеческого достоинства и духа правды. Еще в 1980 году, когда я в своей стокгольмской речи упоминал о тайных протоколах к пакту Молотова – Риббентропа и судьбе прибалтийских государств, казалось, что, руководствуясь одним нравственным долгом, я всего лишь вношу бессильный протест против раздела Европы, но что история навсегда останется фальсифицированной. Сегодня об этих событиях в Вильнюсе пишут открыто. Независимо от того, сколько свободы для республики сумеют завоевать литовцы, важнее всего обретенная свобода самоорганизации снизу, которую стремилась уничтожить вся система полицейского воспитания. Как оказывается, безуспешно.

Однако из Вильнюса приходят и тревожные известия – о возрождении польско-литовского конфликта. Похоже, что польское национальное меньшинство поглядывает на происходящее исподлобья, словно не чувствует себя ответственным за судьбу своей страны. Несомненно, здесь действуют застарелые обиды и недобрые чувства, как известно, с трудом поддающиеся рациональному объяснению. Правда, пытаясь представить себе жителей Вильнюса с родным польским языком, особенно молодежь, должен признаться, что положение их нелегкое, именно по причине всего того, что идет от прошлого и заставляет их почти автоматически становиться на позиции, недружелюбные по отношению к дорогим для литовцев символам, например трехцветному литовскому флагу на Замковой башне.

Принадлежать к меньшинству в городе, где все перед войной говорили по-польски (не считая большой доли говорящих на идише), более того, принадлежать к меньшинству, к которому относятся с пренебрежением – ибо интеллигенция после 45-го года эмигрировала, а остались самые бедные и малограмотные, – вот каков поворот исторического предназначения. Интересно, какой совет мог бы я дать молодому человеку из Вильнюса, который говорит и пишет по-польски (и даже пишет стихи – есть и такие), если бы он обратился ко мне с вопросом, что делать. Мне пришлось бы признать, что своей принадлежностью к меньшинству он обречен на защитные рефлексы и определенный провинциализм, поскольку, обращая взоры к Польше, он там локализует свой культурный центр, а здесь лишь стремится сохранить язык. Иными словами, он находится в диаспоре, что всегда неуютно и неплодотворно, а более активную личность может подтолкнуть к выбору в пользу литовского или русского языка.

На мой взгляд, существует все-таки другой выход, который состоит в освобождении от ряда бессознательно принимаемых стереотипов. Это требует немалого труда, который, верю, раньше или позже будет предпринят с прочными успешными результатами для польско-литовских отношений. И, пожалуй, именно в Вильнюсе его можно было бы начать.

Дадим волю фантазии и вообразим себе несколько вариантов истории Литвы, весьма отличных от того, какой ей достался в действительности. В течение нескольких веков польский язык в Литве был тем же, что английский в Ирландии, а шведский в Финляндии. Три эти страны были очень разные, а схожи только в одном – в политической зависимости Ирландии от английской короны, Финляндии – от шведской, Литвы – от польской. Схожим было и внедрение чужого языка сверху: он был принят землевладельцами и распространился среди образованного слоя, в то время как деревня сохранила родной язык. Этот язык не везде вернул себе утраченные территории: хотя ирландский язык существует, языком независимой Ирландии стал английский. Ирландия дала английской литературе замечательных поэтов, которые обычно не подчеркивали своего ирландского происхождения, но пришел момент, когда они стали глашатаями ирландского патриотизма, хотя писали по-английски. Уильям Батлер Йейтс принадлежит Ирландии, а не Англии, Джеймс Джойс, хоть и бунтовал против понятия национального служения, остается писателем Дублина, Сэмюэл Беккет, пишущий по-английски и по-французски, остается ирландцем. Никто не назовет англичанином и выдающегося современного поэта Шеймуса Хини. Отступление ирландского языка означало, что английский приняло население городов, городков и большинства сельских местностей, так что лишь самые отдаленные уголки продолжали держаться языка предков. Английский язык занял свое место в школах, церковных проповедях, книгах и газетах, но пользование им не означало для ирландских патриотов выбора в пользу Англии.