Мой Милош

Однако его полифония имеет пределы. За ней скрывается ярый исповедник, русский хилиаст и мессианист. Трудно представить себе нечто более одноголосное, чем сцена с поляками в «Братьях Карамазовых». А трактовка образа Ивана Карамазова доказывает наличие куда более мощного эмоционального заряда, чем то позволяет полифония.

Достоевского-идеолога отделяли от Достоевского-художника, чтобы спасти его величие, искаженное неприятными высказываниями, и гипотеза Бахтина служила в этом серьезной подмогой. По существу же можно сказать, что, не будь русского мессианиста и его страстной заботы о России, не было бы и всемирно прославленного писателя. И не только забота о России наделяла его силой – страх за ее будущее принуждал его писать: чтобы предостерегать.

Был ли он христианином? В этом нет полной уверенности. Может быть, он решил быть таковым, поскольку вне христианства не видел для России спасения? Но конец «Братьев Карамазовых» позволяет нам усомниться, находил ли он в своих мыслях успешный противовес процессам разложения, которые наблюдал. Чистый юноша Алеша во главе своих двенадцати учеников, словно отряда скаутов, – и это предлагается христианской России, чтобы спасти ее от революции? Чуточку сладостно и лубочно.

Он бежал от лубка, искал приправ поострее. Грешники, бунтовщики, извращенцы, безумцы всемирной литературы с самого начала населили его романы. Схождение на дно греха и позора у него как будто составляет условие спасения, но творит и осужденных на вечные муки, таких как Свидригайлов и Ставрогин. Хотя он сам – все его герои, но один получил от него в высшей степени его собственный ход мыслей, и это Иван Карамазов. Поэтому Лев Шестов подозревает, и, вероятно, правильно, что Иван выражает окончательную невозможность веры Достоевского – вопреки положительным героям, старцу Зосиме и Алеше. Но что же провозглашает Иван? Он возвращает «билет» Творцу из-за одной слезинки ребенка, затем рассказывает сочиненную им самим «Легенду о Великом Инквизиторе», смысл которой сводится к тому, что, когда не удается осчастливить людей под знаменем Христа, надо постараться осчастливить их под знаменем дьявола. Бердяев написал, что Ивану присуща «ложная чувствительность» и что, наверное, то же самое можно приложить к Достоевскому.

В письме к Фонвизиной Достоевский сказал, что, если бы ему повелели выбирать между истиной и Христом, он выбрал бы Христа. Более честны, вероятно, те, кто выбирает истину, даже если на вид она противоречит Христу (так утверждала Симона Вейль). По крайней мере они не полагаются на свое воображение и не воздвигают идола по своему подобию.

Есть одна вещь, которая склоняет меня значительно смягчить свое суждение: тот факт, что Лев Шестов прежде всего у Достоевского нашел стимул к своей трагической философии. Шестов для меня очень важен. Именно благодаря чтению его мы с Иосифом Бродским могли хорошо понимать друг друга.

ДУХОБОРЫ, или духоборцы. Эта секта, гласящая возврат к раннехристианским общинам, действовала в южной России. Незадолго до Первой мировой войны ее приверженцам удалось эмигрировать в Канаду в надежде, что там они будут свободны от государства: власть государства была для них властью Антихриста. Их отношения с окружающими в новой стране складывались не слишком гармонично. Они хотели, чтобы их оставили в покое, что, может, и удалось бы провести, но не там, где в расчет входило однородное воспитание для всех, то есть обязательное школьное обучение. Духоборцы учили своих детей сами и на своем, русском языке. По их мнению, послать детей в канадскую школу значило подвергнуть их влиянию испорченной и дьявольской цивилизации. Их способы сопротивления приобрели известность, об этом писали в прессе, иллюстрируя фотографиями. В доказательство того, что их не заботят земные блага, духоборцы поджигали свои дома, после чего навстречу вооруженным полицейским устремлялась сбитая толпа баб и мужиков, внезапно раздевавшихся догола, что как тактика, позволяющая взять врасплох и смутить, кажется, оказывалось успешным.