«Глубокий раскол между культурой и Церковью» – это сегодня факт, а причина этого – в первую очередь трудность смирить образы зла с образом личного Бога, который не умер, как того хотел Ницше, но как бы окружил себя туманом или скрылся. Тайна бытия всё больше становится тайной боли. Глубокий дуализм христианства – ибо при всём приятии жизни земля остается для него «юдолью слёз» – ближе художникам, чем хвалебная песнь, как был он ближе философу художников Шопенгауэру. Поэтому уже сто лет художники идут в первых рядах тех, кто выражает симпатии к буддизму – нетеистической религии сострадания.
«Красота спасет мир» – считал Достоевский. Если учитывать, как вездесущи подлость и жестокость, как постоянно терпит поражение добро и постоянно повторяется победа зла, то красоты быть не должно, и она даже становится вызовом и почти оскорблением страдающим существам. И всё-таки красота существует, притом одновременно, прямо рядом и даже в тесной связи со зрелищами ничем не сдерживаемого произвола – как бы в доказательство беспристрастия Бога, который одним и тем же дождем орошает праведных и неправедных. И раз в папском послании говорится о красоте, то понятна его похвала всему сотворенному, пусть оно и приносит нам несказбнную боль.
Что доказывает дьявольская гримаса искусства ХХ века? Можно рискнуть и предположить, что, парадоксально, она означает победу морали над эстетикой. Разные варианты отчаяния как будто составляют обвинительный акт, чтобы наконец спровоцировать ответ Обвиняемого, Который молчит, зато Его пересмешник и соперник неустанно льет потоками умные и блестящие речи. Он убеждает художников, что соглашаться на мир – предательство и что если когда-то было время на погоню за красотой, то теперь уже поздно.
Папское послание не исключает художников-нехристиан, но особо обращается к христианам, и из того, что в нем говорится, можно сделать вывод, что только эти последние способны преодолеть экзистенциальное отчаяние родом из нашептываний Злого. Это может совершить только их вера. Вот слова послания: «…союз, извечно существующий между Евангелием и искусством, независимо от своих функциональных аспектов, связан с призывом проникнуть творческой интуицией в глубину тайны Бога Воплощенного и вместе с тем в тайну человека. Всякий человек в каком-то смысле остается неизвестен самому себе. Иисус Христос являет не только Бога, но „полностью являет человека самому человеку“. Во Христе Бог примирил мир с Собою».
Но мы, художники, испрашивая дар веры, всё-таки чувствуем эту гримасу, эту маску, которая приросла у нас к лицу. Как от нее избавиться? Размышления о тайне человека приводят нас к выводу, от которыми мы защищаемся всеми силами: о том, что князь мира сего побеждает, ибо находит союзника в «я» каждого из нас. Разве Мартин Лютер не объявил дьявола владыкой всех наших поступков и порывов, спасение видя в одной только благодати? И разве успехи наук, занимающихся человеком, не подтвердили эту уверенность в наличии темного пространства внутри каждого из нас? Таким образом натренированные, мы похожи на того художника, который решил изобразить сияющий, великолепный облик и с каждым взмахом кисти видит, как тот постепенно превращается в неумышленную карикатуру, в сатиру на бытие.
Когда мы читаем письмо Папы художникам, сердце нам говорит, что каждое его слово есть истина, хотя истина в масштабе тысячелетий, а не одного короткого момента истории. Мы хотели бы, чтобы ХХI век принес подтверждение этой истины в лучезарных, чистых произведениях, свидетельствующих, что болезни, мучившие несколько поколений, преодолены. И, быть может, тогда то, что кажется нам невозможным, окажется возможным.
2000
Начало легенды
Хотелось бы, чтобы в том, что я скажу о Ежи Гедройце, нашлось что-то полезное для молодых поколений. Молодежи невероятно трудно вообразить себе эпоху, в которую он действовал. А жизнь Гедройца продолжалась долго, и был он человеком нескольких эпох. Он был весьма активен уже в межвоенное двадцатилетие. Впервые я услышал о нем, когда приехал в Варшаву в тридцатые годы. Стефан Наперский, поэт и редактор «Атенеума», сказал мне, что в министерстве сельского хозяйства есть молодой чиновник, очень дружественный молодым поэтам, и что с ним стоит познакомиться. Выходивший тогда под редакцией Гедройца «Бунт млодых» – это еще одна тема: удивительный журнал, заслуживающий воспоминаний и даже исследований, так как он располагался в стороне от исхоженных путей и политических разделений, весьма прочных на протяжении всего двадцатилетия, хотя сам Гедройц несомненно принадлежал к течению пилсудчиков.
Его активность во время войны, вступление в Карпатскую бригаду, участие в боевых действиях в Африке, деятельность в просветительском центре польской армии – всё это готовило его к миру, наступившему после Ялты.