Мой Милош

За перевод этой главы, последней в составленной и комментированной Адамом Поморским книге стихов и прозы Мандельштама, еще точней – завершающей рассказанную Поморским историю издания и восприятия Мандельштама в Польше, я берусь с горечью, тем более что начинаю этот перевод в Кракове, в дни Милошевского фестиваля, добавляя этот текст последним в уже подготовленный к печати том. Но, извините за банальность, из песни слова не выкинешь. Кстати, в свое время Милошу на его, мягко говоря, критику Мандельштама решительно ответил, например, Ежи Помяновский (Неустаревшая тема // Помяновский Е. К востоку от Запада. М.: МиК, 2006).

Как раз сегодня утром (12 мая 2011) я давала интервью польской журналистке и сказала примерно так: «Нельзя забывать, что Милош и сам себе нередко противоречит и что, соглашаясь с ним, скажем, на 90% и не соглашаясь на десять, мы в обоих случаях воспринимаем сказанное им не как догму, а как повод к размышлению». Это относилось прежде всего к текстам Милоша о России, со многими из которых вы уже познакомились в этой книге. Они интересны, местами спорны и, на мой взгляд, почти всегда глубоки. Увы, обратившись на излёте лет к Мандельштаму, Милош как будто потерял и глубину, и даже противоречивость, заменив их на чистую аподиктичность. Умолчать об этом, не включить в «Моего Милоша» текст Поморского нельзя просто в силу того, что такое для нас Мандельштам. А мне – еще и в силу того, что такое для меня Милош.

Понадобились полная перемена политической атмосферы и люстрационное самодурство, чтобы одним жестом перечеркнуть все слова, эмоции и несколько десятков лет вышеописанных усилий по сохранению в Польше творчества и памяти великого поэта. Совершил это, к сожалению, выдающийся польский поэт. 23 ноября 1996 года «Газета выборча» под заголовком «Об Осипе Мандельштаме и его легенде» перепечатала из малотиражного краковского журнала («Наглос» [ «Вслух»], № 22) обширные фрагменты списанного с магнитофона текста Чеслава Милоша. Поражал небывалый тон и смысл этого выступления. Польский читатель не отдавал себе отчета в том, что Милош без особого уважения к исторической истине подтверждает разоблачительные суждения современных русских авторов, в особенности Сарнова и Гаспарова[84]. Уже первые предложения выглядели карикатурой на их сенсационные откровения:

Польская (и не только польская) легенда Мандельштама как мученика за свободу духа не вполне соответствует фактам. Это слегка похоже на то, как если бы среди мучеников за веру в древнем Риме оказался язычник, злорадными соперниками обвиненный в нелояльности Цезарю. Признать величие Мандельштама как поэта – это одно, помнить о его втянутости в страну и эпоху – другое.

Далее Милош добавляет пассаж о Достоевском, который с творчеством писателя связан мало, зато живьем повторяет памфлетные суждения о нем, написанные в 1880-е годы (уже после смерти писателя) Шимоном Токажевским (Токаржевским) – несчастным, но не слишком умным польским мучеником-каторжником, некогда товарищем автора «Записок из Мертвого дома» по сибирской неволе: