Мой милый Фантомас (сборник)

Вася парил. Глаза горели светом благодарности, переходящим в пожар всесилия. Это был его час.

На другой день, переодевшись в мирское и трясясь в трамвае – мы ехали вдвоем – парень совершенно не в силах был молчать. Никак не унимался душевный ажиотаж, и любая фраза невольно возвращала к все еще горячим событиям. Я с улыбкой поддакивал.

Давно живу не в том околотке – «семнадцатом городке», так раньше называли наш поствоенный квартал – однако прописан в родительской квартире, которую сдаю и, стало быть, раз в месяц навещаю на предмет мзды. Что-нибудь раз в год встречаю Васю, он имеет слабость степенно обходить дозором нашу старинную местность. Издалека начинает кивать, чувствительно жмет руку. Изредка вспоминаем «службу», я сам пару раз подначивал… Лет двадцать назад он стабильно докладывал о том, что мечтает жениться.

– Нет, как без женитьбы. Сам понимаешь, – несмело хихикая, будто прося одобрения, утверждал он.

– Разумеется, Вась – без этого полчеловека, – потакал я.

Василий вдохновенно излагал, что имеется одна на примете:

– Справная женщина, собачку прогуливает… – Мужчина суровел: – Я решусь подойти. Без этого – сам понимаешь. И заметь, собака маленькая.

Лет пятнадцать тому Вася пошел нудить относительно здоровья. Почки! Торжественно выдавал научные изыскания об исключительной важности органа в размере жизнедеятельности. Гордо докладывал: «Оформляю инвалидность».

На переломе веков парень таки женился. Хохлушка, обрел по объявлению (поди, на фамилию и клюнула). Через полгода экспериментатор укатила на родину. Брак тем временем отнюдь не прерван – «ни в коем случае». Последние годы Василий сообщает, что намеревается съездить к законной супруге: «Сам понимаешь».

Встретив в очередной раз сослуживца, наткнулся я на занимательную мысль. Нас двое осталось из сверстников в «городке» – одни перебрались в географические отдаления, другие (большинство) в лучшие. Два по существу глубоко одиноких человека, весьма зрелые по возрасту люди. Один – путаник, ленью и независимостью ударенный, отсюда забредший в манеру умиротворять ход существования, собирая жизненный паноптикум, запечатлевая вербальным способом накопленные собственноручно, выдуманные или высмотренные события. Другой – испуганный сырым воздухом и собственным недоразумением дитя, как и первый, вечный мечтатель, трудно сживающийся с реалиями. Два, в принципе, недоросля, скажем так, укладоположенный и медицинский, лишние человеки. Странно – не правда ли?

Ангелы

Антонина – женщина деревенская, веселая соответственно, ибо жизнь задорна. Стало, с мужиком плюхнули, актуальные, и в сон, благо отпущена оная малость всяческому организму. Вот, повествует, предстает в неге некая вещь. Будто открывает она глаза и видит образ. Стоит рядом с лежанкой юноша. Руки на груди сомкнуты и свеча мерцающая в них расположена. И ореол округ представителя зыбкий и приятный, и зраком товарищ обладает внимающим и покойным. И благость… Ангел бескрылый, иное значение отсутствует. Так ей стало умиротворенно, так достойно. Сомкнула очи и шает мысль – все будет хорошо. Утром веки отверзла и верно, просторно в комнате – все вынесено.

Санька

Жил я тогда в одной комнате, другую сдавал. Квартирантами случились две девицы из глухой провинции. Одна с ребенком, другая без. Мужья обеих отбывали сроки, – понимаете, какой закалки был контингент. Впрочем, жили приятельски. С Санькой, пятилетним отроком, вообще дружили – я жил хоть тогда бедно, постоянно делился с ним шоколадкой, – это всегда было моим любимым лакомством.

Девчата работали, и на время смены закрывали пацана, наказывая мне не выпускать его в коридор, ибо был человек существом весьма вертлявым, любопытным. Разумеется, иногда я нарушал завет, обеспечившись обещанием, что лично мне он мешать не будет.

Как-то Санька был особенно егозлив и постоянно совался ко мне в комнату: «Михалач, а вот это для чего нужно?»