— Паш, притормози, — попросила за пару дворов, — спасибо, — робко улыбнулась. — Ты, наверное, хочешь понять…
— Не нужно, ты не обязана объяснять. Просто я сразу признаюсь: если увижу твоего бывшего, то убью, — просто объявил и повернулся ко мне. На его лице была молчаливая непримиримость. Паша всегда подчеркивал, что никогда не покупал женщин и, кажется, силой тоже не брал.
— Пожалуйста, не нужно. Я не хочу. Больше не нужно драться из-за меня. Паш, тебе это не надо. Я такая проблемная стала.
— Ты и была такой, Полина, — он хмыкнул и покачал головой. — Упертая и настырная. Совсем молоденькая, — хотел коснуться меня, но не до нес руку, уронил. — Ты очень красивая, Полина. Ты удивительная. Ты стала женщиной. Таких как ты по пальцам в жизни мужчины встречается. Мне повезло дважды.
— Да уж, женщина… — горько хмыкнула. — Я не уверена, что смогу, — подняла на него глаза. — Что вывезу все это, — потянулась к нему сама, мягко поцеловала в губы. — Мне нужно время, и я не знаю сколько. Может быть, никогда. Не жди меня, Паша. Ты просто обязан родить солнечную девочку. Пообещай мне, что полюбишь кого-нибудь.
Он тихо рассмеялся.
— Договорились, Крамер, — подмигнул, называя меня девичьей фамилией. — Буду ждать тебя. Иначе умру бездетным и попрошу написать на могиле, что это Поленька Крамер виновата.
Я начала улыбаться. С ним всегда так было.
— Ты спрашивала, Полина, хочу ли я попробовать с кем-то серьезно. Хочу. С тобой. Не знаю, что выйдет, но мы ведь не торопимся?
— Паша…
— Просто знай, если я тебе буду нужен, просто напиши.
Я слабо улыбнулась. Я не обещала. Ничего. Больше ни в чем не уверена, даже в самой себе.
На улице слышалась привычная вечерняя суета неоживленной авторазвязками улицы. Дети играли чуть ли не на дороге, иногда слышался лай и стрекотала летняя живность. Так хорошо, если бы не было так плохо.
Я открыла калитку и ступила во двор, замерла на мгновение и улыбнулась, прикусывая губу: дети играли с Лениным и Сталиным. Те заливались счастливым лаем, гоняли друг друга и щипали за хвосты. Дети. Они прекрасны в своей легкости и способности быстро переключаться. Они не тратят детство на долгие слезы, и это правильно. Мы, взрослые, поплачем за них.
— Мама! — меня заметил Ильдар и бросился встречать. — А где ты была целый день? — Лиана тоже подбежала.
Я обняла обоих и поцеловала темные макушки, вдохнула родной запах. Вот в ком я уверена — мои дети. Да, с ними порой непросто, и капризы, и упреки, свое «я» отстаивают будь здоров! Но я точно уверена, что они будут любить меня всегда. Какой бы плохой и неправильной меня не называли другие.
— Гуляла, — ответила и взяла за руки, повела в беседку, где сидела мама и свекровь. — Добрый вечер, можно с вами? — пыталась разрядить скорбную обстановку.
Мама наскоро вытерла слезы и тоже улыбнулась. Мы сели пить чай: вспоминали папу, не болезнь и борьбу, а из детства: как в Москве жили, как ночами в институте вирусологии сидели, а мама дома переживала, потому что дозвониться нам не могла: думала загуляли, а мы научной деятельностью занимались!
Да, так правильно. Это верно. Вспоминать с улыбкой, а не бесконечно рыдать. Всем будет спокойнее, а папа точно был бы доволен. Он никогда не любил печальных женщин.
— Мам, а папа где? — я вздрогнула, услышав невинный детский вопрос. — Я звонил ему, а он не отвечает, — хмурил брови Ильдар.
— Я не знаю, — положила в рот крупную виноградину. — Перезвонит.
Странно, но мне было все равно где, с кем, что с ним. Абсолютная пустота. Вырвано с корнем все светлое, что оставалось. Боже, ОН был для меня когда-то всем: родной, близкий, любимый, а сейчас я не чувствовала ровным счетом ничего. Ни благодарности за счастливые десять лет брака, ни родительского единения, тем более романтических чувств. Ничего, дыра. Там где были эмоции и память — выжженная земля.
Наверное, у каждого человека есть порог прочности, его личная температура горения, запас терпения, который, если перешагнуть рубеж, превращался в красную линию, а после нее все — полное отторжение, небытие, анафема.
— Дочь, ты насколько внуков привезла? Марат не будет против, если как обычно? Мне с ними легче, да и с Жанной не так одиноко… Пусть подольше погостят.
— А можно и я погощу подольше?
— Не вернешься в Москву? — мама удивилась, но радостно. — А клиника, развод?
— Разберусь совсем дистанционно. Не хочу обратно. Пока не хочу.
— Оставайся хоть навсегда.
— Навсегда не получится, но что-то нужно будет думать. Тебе тоже одной в чужой стране…
— Ну, она уже мне родная, — слабо улыбнулась, — но все же… Не знаю, Поля, посмотрим. Пока так.
— Мам, если что, давай с нами в Москву, — обняла ее. — Я буду переживать, если ты одна будешь.
— Разберемся, — устало улыбнулась она, а я достала успокоительное, которое мама принимала на ночь вместе со снотворным. Это еще с болезни папы началось: она настолько боялась уснуть и пропустить кризис, что перестала спать в принципе. Мы с папой боролись с ее тревожностью: и морально и медикаментозно.
— Поль, а Паша, который вчера звонил. Это кто? Неужели тот мальчик, с которым дружили давно?