Мой отец - Фидель Кастро

— Как красиво, Алина. Где ты научилась так хорошо рисовать? Великолепная картина! Я повешу ее в гостиной. Алина, почему ты нарисовала женщину со спины?

Что за идиотский вопрос?

— Ты разве не видишь, что в глубине картины изображено солнце? Как она, по-твоему, дотронется до него, если я нарисую ее в фас?

На следующий день мама повела меня на консультацию к доктору Эльсе Прадерес.

— Эльса, это моя дочь. Она рисует женщин со спины. Вот, посмотри! — и она достала мою картину.

Я опять стала объяснять законы перспективы, которые существуют сами по себе, независимо от человека и тем более от его возраста.

— И потом, это ведь психоделическая живопись, — сказала я.

— Нати, это всего лишь женщина, нарисованная со спины.

— Эльса, я знаю свою дочь и знаю, что говорю. Прошу тебя, займись ею.

И мама с успокоенной совестью пошла работать.

А доктор Эльса Прадерес занялась мной. Она обследовала меня с помощью различных тестов, а затем позвала маму, чтобы сообщить заключение обследования.

— У этой девчонки на данный момент нет никаких проблем. Но если ты хочешь что-нибудь сделать для нее, увези ее из страны. В социальном плане у нее всегда будут проблемы с адаптацией. Ей будет очень трудно приспосабливаться.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Мне уехать из страны? Мне? Я могу отсюда уехать только ногами вперед. После года, проведенного в Париже, я поклялась себе, что никогда не покину Кубу. Если я уеду с острова, то тем самым лишусь всего, что мне дорого в жизни, что имеет для меня значение. Я не хочу, чтобы Революция продолжалась без моего участия.

О, Пресвятая Дева! Когда же, наконец, придет конец моим мучениям? Я не могла больше писать. Рисовать я тоже больше не могла. А теперь я стала еще и неприспособленной!

— Тогда ты должна помочь ей стать тем, кем она хочет стать. Я провела с ней несколько тестов по профессиональной ориентации и…

— Она будет изучать химию. Этого хочет ее отец. В этом году я переведу ее в другую школу. Она теряет время в школе танцев.

О Боже, помилуй!

— Мама, но почему? Почему я должна расстаться с балетом? Я вторая в классе… — слова застревали в моем горле, как будто я проглотила морского петуха.

— По многим причинам. Прежде всего потому, что ты слишком умна, чтобы зарабатывать на жизнь, дергая ногами. И потом, школа, в которой ты будешь учиться, ближе к моей работе.

На мою голову свалилось сразу столько неприятностей, что мама решила пролить немного бальзама на мою страждущую душу. Она пообещала посвятить мне целую неделю. Мы должны были отправиться в путешествие по острову.

Это путешествие оказалось изнурительной туристической поездкой — куда бы вы думали? — на ферму Биран, где родился Фидель. Но нас туда не пустили, потому что мы не имели официального приглашения. Пропусками в Биран ведала Селия Санчес.

Тогда мама изменила курс, и мы провели несколько дней в доме дяди Рамона, старшего брата Команданте.

Рамон и его жена Сули метали друг в друга взгляды, полные ненависти, а трое их отпрысков бесцельно бродили по дому. Достаточно было одного взгляда на этих детей, чтобы заключить, что им не хватает родительской любви и внимания.

Но, несмотря на свои, вероятно, непростые семейные отношения, Рамон встретил нас приветливо и даже спел под гитару:

Рог alto que este el cielo en el mundo
por hondo que sea el mar profundo
no habra und barrera en el mundo
que mi amor profundo no rompa por ti…

В наших ушах еще звучала песня Рамона о такой глубокой любви, которая способна преодолеть все преграды, а с заднего сиденья машины уже раздавался поросячий визг и возмущенное индюшачье бормотание. Мы возвращались в Гавану в компании с двумя свиньями и тремя индюками, которые были настроены весьма решительно, поэтому в ближайшие двадцать четыре часа рассчитывать на тишину не приходилось.

Мне не терпелось поскорее приехать в Гавану и вырвать у моего ужасного и нежного наперсника дяди Педро Эмилио «страшную» правду, скрывающуюся за взаимной антипатией, царящей в семье Рамона. Вот что он рассказал мне во время нашей встречи, приправленной, как обычно, солидной дозой поэзии:

— Рамона нужно было в срочном порядке женить на Сули, потому что в тринадцать лет он влюбился в гаитянку, возбуждающая стеатопигия и колдовские чары которой намного превосходили успехи твоей прабабушки Доминги в области общения с потусторонними силами. То, что делала Доминга, не шло ни в какое сравнение с колдовством гаитянки. Каждую ночь Рамон убегал к своей черной колдунье, а наутро возвращался бледный и похудевший, deslechaito, как говорила Доминга. При этом она так мягко перекатывала слова, что, даже не вслушиваясь в смысл сказанного, легко было догадаться, что Доминга говорила о сладком испорченном фрукте, об этой шоколадной самке.