Мой отец - Фидель Кастро

— Твой старик — настоящий мерзавец! — заявили мне мои соседи.

Я думала о родителях близнецов, очаровательных Мими и Попин, а также об их внуках, которые выросли на моих глазах. Я собрала в комок все свои нервы, призвала все свое мужество и пошла их навестить. Они жили в доме на берегу моря. Когда-то всю их улицу заполняли машины. В этот вечер она была пуста.

Внуки бродили по дому, словно привидения. Несчастные старики еле переставляли ноги. Внезапная трагедия подкосила их. Попин совсем упал духом. Он ничего не видел и не слышал. Мими спросила у меня:

— Алина, ты не знаешь, когда расстреляют моего сына?

Я этого не знала.

В этом году дочь Тони не получила награды, предназначенной ей как лучшей студентке. Сыновья других осужденных на смертную казнь были исключены из школ и университетов. Исключение из учебных заведений сопровождалось унижениями и оскорблениями. В качестве компенсации за все неприятности министр внутренних дел обеспечил этих ребят психиатрической помощью: врачи в форме пытались убедить детей, что их отцы получили справедливое наказание. Но никого убедить не удалось.

Вскоре после этого был, в свою очередь, арестован Абрантес. Через месяц после ареста у него произошел сердечный приступ. Тюремная "лада" повезла его в противоположную от поликлиники сторону. Он скончался от обширного инфаркта.

В то же самое утро, когда Абрантес умер, за мной пришел один из его сыновей. У тела бывшего министра внутренних дел, не так давно почитаемого и уважаемого, сидели только его ближайшие родственники и я. Арест Абрантеса сделал его явно непопулярной личностью. Что же касается моего присутствия, то можно лишь предположить, что я страдала синдромом Стокгольма.

На следующее утро караван Фиделя случайно оказался перед похоронной процессией. Машины замедлили ход. Со стороны маленькой траурной группы раздались крики: "Убийца! Убийца!"

Впечатленная моими литературными дерзаниями во время работы в Доме Моделей, Качита захотела, чтобы я произнесла торжественную речь над могилой ее брата. Но нужно быть законченной мазохистской, чтобы публично восхвалять благодеяния человека, который принес мне столько зла.

После похорон я отвезла своего друга Папучо к нему домой.

— Из-за твоего отца убили моего дядю, — сказал он. — Моя семья этого не забудет и не простит.

И он разорвал нашу дружбу.

Как-то утром, вскоре после приведения в исполнение смертных приговоров, ко мне пришла соседка Эстерсита.

— В квартале очень неспокойно. Сын Амадито Падрона каждый вечер подстерегает Мюмин на углу школы. Она не виновата в том, что твой отец расстрелял его отца, но люди такие злые. Всякое может произойти. Нужно бы куда-нибудь заявить. Правда, я не знаю, куда…

Я тоже не знала, куда заявлять и кому жаловаться. Мы превратились в семью палача. Не зря, видно, палачи прячут лица под капюшонами, выполняя свою кровавую работу.

* * *

В кубинском обществе произошли радикальные перемены: половина кубинцев не могла оправиться после массового истребления героев Революции. На свет появились диссидентские группы. Правительство потеряло способность действовать на своих подданных силой убеждения. И уж тем более на меня. Я была уверена в том, что, находясь в подозрительном сожительстве с Фиделем, министерство внутренних дел умалчивало о всех попытках втянуть Кубу в торговлю наркотиками. Я представляла себе, как проходил торг: "Я повлияю на ход партизанской войны в Латинской Америке или в другом месте. В вашу пользу, разумеется! А вы за это закроете глаза на торговлю наркотиками и, главное, продлите эмбарго".

А эмбарго, дамы и господа, это крупный антиимпериалистический козырь. Но американскую империю мало волнует мнение мирового сообщества. Единственное, что ее интересует, это возможность иметь на Кубе податливого правителя, с которым можно обо всем договориться. Куба — это будущая Гренада. Через некоторое время она покроется пятизвездочными отелями и забегаловками McDonald’s. И будто подтверждая мои умозрительные заключения, после судебного процесса номер один пал Норьега, пал и светлый Ле Сантье в Перу, и Цезарь Гавириа.

Но Фидель сохранил свою интернациональную ауру. Однажды вечером по телевизору рухнула берлинская стена, а с нею и социалистический лагерь. На Кубе единственным отголоском всех этих событий явилась отмена изучения русского языка в университете. Фидель заменил его английским.

Затем он устроился на экранах телевизоров, чтобы объяснить кубинцам, что такое Особый период и Нулевой выбор, хотя с последним было все предельно ясно без объяснений: электричества — ноль, продуктов — ноль, транспорта — большой жирный ноль. Сплошные ноли! Ничего, кроме нолей!