Мой отец - Фидель Кастро

— Там еще нет электричества, но кусок земли и здание — прекрасное начало для клиники альтернативной медицины. Я пришел к тебе, потому что ты всегда верила в меня и сейчас, я не сомневаюсь, поможешь мне. Приходи ко мне на следующей неделе. Иди по дороге, которая ведет к церкви Сан Ласаро. Там спроси у кого-нибудь, где находится клиника по лечению СПИДа. Когда ты ее увидишь, спроси, где ферма Гильермо Гарсии по разведению петухов. И не перепутай клиники. Я говорю тебе о той, в которой лечатся обычные люди, она слева. А та, что справа, принадлежит министерству внутренних дел.

— Ты говорил что-то о разведении петухов. Я не очень поняла.

— Это ферма, на которой Гильермо Гарсиа разводит бойцовых петухов. Тебе там любой покажет, где она.

— Но ведь петушиные бои на Кубе запрещены!

— Эти петухи предназначены на экспорт.

Итак, Гильермо Гарсиа, бывший министр несу-шествующего транспорта, трудился на благо национальной экономики, разводя бойцовых петухов.

Клиника, о которой говорил мой друг Эсекьель, представляла собой эдем, в который попадали больные СПИДом. Многим пациентам разрешалось раз в неделю покидать это заведение. Все зависело от того, насколько опасен тот или иной больной для здоровых людей. Ведь некоторые из приговоренных к "пожизненному заключению" были заражены этой неизлечимой пока болезнью во время переливания крови; некоторые же заразились добровольно, чтобы умереть в свободной атмосфере со свободной сексуальностью, подобно некоторым юношам и девушкам, которые между предлагаемой им жизнью и СПИДом выбирали последнее. Здесь было совсем не так, как когда-то в постыдных лепрозориях. Больным предлагали различные культурные мероприятия. Они имели право жениться. Было немало документальных свидетельств, подтверждающих, что, несмотря на страшное заболевание, пациенты этой клиники чувствовали себя счастливыми; их кормили, с ними хорошо обращались. Особенно признательны они были студентам первого курса Медицинского института, которые в конце недели сопровождали их, ели и пили вместе с ними. Будущие медики своей чуткостью, своим неравнодушием рождали у доверенных им тяжело больных людей ощущение домашнего тепла. Они были их ангелами-хранителями. Особенно внимательно в клинике относились к тем, у кого болезнь находилась в последней стадии.

— А чем ты занимался в этой клинике в течение двух лет?

— Я потом расскажу тебе обо всем.

И он ушел в глухую ночь.

* * *

У меня почти не было времени скучать, потому что, к моему удивлению, представители прессы не пришли в уныние и не отчаялись после той нашей встречи, когда я, с достоинством держа в руках чулки, дала им свой адрес. Многие журналисты подстерегали меня возле дома в надежде взять интервью. Каждый устраивался, как мог: одни облюбовали выгребную яму и мужественно вдыхали миазмы, витающие над ней, другие обосновались у самого подъезда. Всех этих людей объединяли такие качества, как упорство и невозмутимость.

Двое французских журналистов с удивительным постоянством обращались ко мне с просьбой презентовать им волосок с бороды Команданте. Если верить их словам, то они собирались путем проведения спектрологического анализа проникнуть в тайны личности Фиделя. Все мои попытки убедить их, что я не имею доступа к бороде главы государства, не дали результата. Возвращаясь из Франции в очередной раз, они методично продолжали свои домогательства. В конце концов я не выдержала и дала им взамен вожделенных волосков Фиделя несколько своих волос с лобка.

В это время я была единственным на острове человеком, пользующимся относительной свободой слова. Я могла вслух заявлять об отсутствии свободы в стране без трагических последствий для себя — меня не будили ночью, не избивали, не отвозили в тюрьму. Меня не трогали. Но я не сразу осознала эту странную ответственность перед другими кубинцами. Это произошло лишь после того, как я смогла преодолеть свой страх. А это было очень нелегко.

Благодаря активной деятельности журналистов вскоре ко мне с предложениями стали обращаться биографы. По этой же причине стало возможным возобновление связи с моими старыми друзьями, покинувшими Кубу. Я до сих пор с волнением вспоминаю тот вечер, когда ко мне приехал кудрявый юнец с голубым взором, до краев переполненным почтительной нежностью. Его прислал мой друг Освальдо Фруктуосо, сын человека, пострадавшего во имя Революции. Освальдо был типичным представителем поколения разочаровавшихся кубинцев, к которому причисляла себя и я. Прелестный юноша протянул мне визитную карточку, на которой золотым по черному было написано: "Карлос Люмьер. Фотограф из Воге". И больше никакой информации — ни адреса, ни номера телефона. С таким же успехом я могла напечатать на своей визитке: "Алина Фернандес. Советник президента Рейгана". Но в порыве неизлечимой веры в дружбу я дала согласие этому юноше сделать с меня несколько фотографий.

— Если они разойдутся, Освальдо найдет способ переслать тебе деньги.