Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

«Другой член Совета Третьяковской галереи – художник В. А. Серов – был, в противоположность Остроухову, до крайности замкнут и неразговорчив. Я не знаю другого человека, который был бы так молчалив, как он. Молча придет и молча же уйдет. Лишь в протоколах заседаний Совета коротенько отметит, согласен он с решением или не согласен. У него была манера постоянно держать папиросу в зубах. Закусит и так все время держит. На известном акварельном автопортрете он очень правильно изобразил себя: папироса в зубах, суровое лицо, гордый поворот головы. Во время заседаний Совета он постоянно рисовал карандашом на листах бумаги, положенных перед каждым членом Совета. Иногда это были отличные, очень сложные рисунки. После заседаний он сминал их, рвал, бросал в корзину под стол, а иногда так оставлял на столе. Я сохранил три таких рисунка. На одном из них он даже подпись сделал. Другой рисунок – намек на картину, которой он в это время был занят…

В галерее Серов руководил построением экспозиции. Как раз развеска картин лежала на мне, и поэтому двенадцать лет подряд я встречался с Серовым очень часто, но и с нами он был необычайно молчалив. Ходит, бывало, по залам, смотрит, думает, мысленно примеряет. Потом молча покажет мне рукой на картину и потом место на стене, и я уже знаю: картину надо вешать вот именно здесь. И когда повесим – глядь – экспозиция вышла отличная… Иногда он нарисует, как должны быть расположены картины, и замечательно хорошо это у него выходило…

Серов и Остроухов сильно дружили; Серов часто бывал у Остроуховых, и тут молчаливость Серова исчезала; он говорил много и охотно. Илья Семенович мне рассказывал, какой интересный вечер и ночь провели они вдвоем, – ночь, когда скоропостижно умер Серов. Он был необыкновенно возбужден, говорил очень интересно. Ушел он от Ильи Семеновича в четвертом часу утра – ушел веселый, бодрый»[121].

На всем протяжении двадцатишестилетней дружбы Ильей Семеновичем проявлено к папе огромное внимание, любовь и забота.

Илья Семенович (был он женат на Надежде Петровне Боткиной, дочери богатейшего купца-чаевика И. Боткина) ссужал папу деньгами, брал на себя разные хлопоты о выставках, покупал у папы иногда картины, давая тем самым возможность в нужную минуту поехать за границу, поправить здоровье, расплатиться с долгами.

Многие свои произведения Серов дарил Илье Семеновичу, некоторые отдавал за долги[122].

В день папиной смерти так случилось, что у нас дома было денег – восемьдесят пять копеек.

Илья Семенович остался верен себе, верен другу. Несмотря на то, что горе его было огромно, он все решительно хлопоты по похоронам взял на себя, а также и расходы.

Когда траурная процессия подошла к Третьяковской галерее, где была отслужена лития, Илье Семеновичу сделалось плохо с сердцем; ему пришлось остаться в галерее, и на кладбище он быть не смог.

Серов, Коровин, Шаляпин

Люди, мало знавшие Серова, были бы удивлены, узнав о том, каким он мог быть веселым и жизнерадостным.

Папа гостил иногда в имении Коровина. Там они – три друга – Коровин, Серов и Шаляпин – собирались для рыбной ловли[123]. Время проводили они беззаботно и веселились от души. По вечерам приходил управляющий, степенный мужчина, кланялся всем и вешал свою шапку всегда на один и тот же гвоздь. Папа гвоздь вынул и нарисовал его на стене.

Вечером приходит управляющий, здоровается и вешает на привычное место шапку, шапка падает, он подымает ее и спокойно вещает опять, шапка снова падает. Удивленный управляющий вешает еще – шапка падает. Тут он уже не на шутку струхнул и, побледнев, осенил себя крестным знамением, чем привел присутствующих в полный восторг[124].

Там же, в имении, папа решил напугать Шаляпина и с этой целью спрятался под лестницу. Прошло часа два, а Шаляпин все не появлялся. В это время с почты принесли на папино имя телеграмму и стали его разыскивать. Пришлось выйти из своей засады. В этот момент появился и Федор Иванович. «Что ты тут делаешь?» – спросил он удивленно папу. «Хотел тебя напугать». – «Хорошо, что не напугал, при мне всегда револьвер, я мог с перепугу в тебя выстрелить». Папе было в то время сорок лет.

Как-то в Москве около двенадцати часов ночи раздался звонок. Горничная наша Паша, весьма бойкая и довольно хорошенькая, спросонья очень недовольная, накинула на себя теплый платок и спустилась по холодной лестнице открывать дверь. Раньше чем ее открыть, ввиду позднего времени, она спросила: «Кто там?» – «Шаляпин», – «Много вас тут Шаляпиных шляется». – «Да я правда Шаляпин, я к Валентину Александровичу». Услыхав имя Валентина Александровича, Паша поняла, что это действительно Шаляпин, смутилась, открыла дверь, поднялась вместе с Федором Ивановичем по лестнице и пошла будить папу. Весь дом спал. Шаляпин приехал звать папу с собой в деревню, ловить рыбу.

Письмо Шаляпина с припиской Коровина: