Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Говоря о нем, папа иначе его не называл, как «милейший», «добрейший», «беспутнейший добряк». Василий Васильевич был действительно добрейшим человеком, страшно непрактичным, рассеянным, доверчивым. При весьма ограниченных средствах он был одержим покупкой земельных участков, почему всегда был в долгах и с трудом сводил концы с концами.

Портрет Мики Морозова. 1901

У Василия Васильевича было три небольших участка в Финляндии (дача его находилась в восьми километрах от нас. – О. С.) и один на Кавказе, где он хотел прикупить еще какой-то кусок земли. Осенью 1911 года вместе с папой они собирались туда поехать. В Финляндии у себя на даче он разводил огород, сажал какой-то необыкновенный французский салат, который приготовлял к столу обязательно сам, с какими-то особыми травами. Страдая постоянными бессонницами, он вставал страшно рано: с четырех-пяти часов уже возился в огороде. Если погода была теплая, работал совершенно обнаженный. Увлекшись, он не замечал, что наступало время, когда вставали уже его домашние, могли пройти мимо соседи. Когда жена говорила ему, что неудобно, пора одеться, он уверял, что его никто никогда не видел и не видит.

Ида Романовна Матэ была очень гостеприимной, прекрасной хозяйкой, любила угощать. Все у нее было удивительно аппетитно и хотя и очень скромно, но всегда как-то особенно вкусно. Папа был очень привязан к их семье (состояла она из Василия Васильевича, Иды Романовны и дочери Маруси) и, когда приезжал в Петербург, большей частью останавливался у них в квартире при Академии.

Там же, в кабинете-мастерской Василия Васильевича, они работали бок о бок над офортами, и Василий Васильевич делился с папой своим огромным опытом и знаниями, давал ценные указания и советы.

Портрет Е. П. Олив.1909

В Финляндии, после поездки в 1907 году с Бакстом в Грецию, папа много и как-то радостно работал над «Навзикаей» и «Похищением Европы»[133]. Море в картине «Похищение Европы», судя по оставшимся альбомным зарисовкам и акварелям, Адриатическое. В «Навзикае» же море и песок больше всего напоминают Финский залив. Оно около нас было мелкое, какое-то не совсем настоящее, но по тонам очень красивое, в серовато-голубоватой гамме. Среди воды выступали мели. На мелях сидели одна за другой, как нанизанные бусы, белоснежные чайки. Часто в жаркие дни приходило стадо коров пить воду, вода была там пресная. Коровы шли, медленно подымая ноги, хотя в мелкую, но все же воду. Дойдя до мели, они останавливались и застывали. Так стояли они часами, не двигаясь. Можно было подумать, что они окаменели; лишь изредка, по помахиванию хвостов или движению челюстей, видно было, что это живые существа.

Дача была большая, деревянная, отделанная внутри некрашеными досками – вагонкой. Комнаты высокие, окна очень большие. Вся она была светлая, чистая, наполненная чудным финским воздухом. Ничего в ней не было лишнего, все как-то складно. Была она простая и вместе с тем особенная. У папы на втором этаже была большая комната-мастерская, с огромными окнами почти во всю стену с двух сторон, кирпичной побеленной печкой и маленьким балкончиком, на котором он часто любил стоять нога за ногу, облокотившись на перила, и смотреть на море, на купающихся мальчиков, на парусные финские лайбы, проплывающие в Кронштадт или Петербург.

На стене в мастерской висела парижская афиша – на синем фоне балерина Павлова – папиной работы. На круглом столе, покрытом набойкой, лежали книги, газеты, много номеров журнала «Симплициссимус». Финляндия в какой-то мере была заграницей, и многие издания, которые не пропускались цензурой в Россию, там имели право на существование[134].

Дачников близко около нас не было.

В полутора километрах от нас на самом берегу моря была маленькая рыбацкая деревня – Лаударанда. В ней же строились большие финские парусные суда, чинились, наклевались и промазывались варом лодки.

По вечерам с моря возвращались рыбаки, в темных серых лодках лежала рыба, покрытая мокрыми сетями.

Папа с альбомчиком в руках приходил иногда посмотреть на рыбаков, на строящиеся суда. Возможно, что это зрелище вызывало в нем образ молодого Петра, изучавшего корабельное искусство в Саардаме[135].

Гулять папа не любил. Я не помню с ним ни одной прогулки. Изредка удавалось вытащить его пройтись по лесу, в особенности если это было осенью, когда можно было тут же, совсем близко от дома, набрать целую корзину изумительных белых грибов. Финны белых грибов не ели, так что их никто не собирал. Да и все мы мало гуляли, всё больше вертелись около дачи.

Портрет кн. Орловой. 1911

Под вечер, в хорошую погоду, он играл иногда с нами в крокет, иногда с мальчиками стрелял из ружья в цель. Стрелял он без промаха. Как-то мальчики поймали в лесу змею и выпустили ее на берегу моря на песок. Несмотря на то, что она по цвету почти совсем сливалась с песком и уползала очень быстро, папа с первого же выстрела попал ей прямо в голову.