Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

…Крепко жму руку и жалею, что не скоро придется нам увидеться и по-настоящему поговорить»[143].

Портрет был написан в 1907 году[144]. Леонид Андреев жил в пяти верстах от нас, где на высоком берегу Черной речки выстроил себе дачу. Строил ему эту дачу в норвежском стиле его родственник, молодой архитектор. Дача была простая, без всяких украшений, большая, темного цвета, на вид довольно мрачная. В кабинете Леонида Николаевича был большой камин из блестящих темных изразцов. В комнатах по стенам висели огромные рисунки – увеличенные копии с рисунков Гойи работы Леонида Андреева[145]. Увеличение было сделано на глаз. Папа удивлялся такой точности увеличения и находил у Леонида Николаевича большие способности к рисованию.

Леонид Андреев мечтал провести к себе на дачу электричество. «Захочу света, – говорил он, – и зажгу сразу во всех комнатах свет, чтобы свет был яркий, ослепительный».

Приходили мы к нему пешком или приезжали на лошади. Иногда он нас отвозил на своей моторной лодке. Лодка была очень красивая, выкрашенная в белый цвет, мотор сильный. Выйдя из речки, лодка быстро неслась по морю, разрезая острым носом воду. Леонид Николаевич стоял у руля. Его фигура в белом свитере, с откинутой немного назад головой, с тонким профилем на фоне неба и моря была очень красива и живописна.

В 1910 году я со своей подругой уезжала в Крым. Леонид Николаевич все отговаривал меня от этой поездки: «Что за охота Вам ехать, неужели Вам там нравится? Крым – ведь это торт, засиженный мухами».

Как-то пришел к нам, приблизительно в 1927 году, из Толстовского музея Шохор-Троцкий, почитатель Толстого, толстовец. Пришел он посмотреть находящийся у нас бюст Льва Николаевича работы Трубецкого – один из отливов, подаренный папе Трубецким[146], а также узнать, нет ли у папы каких-либо зарисовок с Льва Николаевича. Таковых не было.

Шохор-Троцкий спросил меня, не знаю ли я, почему папа не писал Толстого. Я ответила, что портрет Льва Николаевича, по всей вероятности, был бы написан, если бы его заказало какое-либо общество или семья Толстых, как были заказаны портреты Стасова, Турчанинова, Муромцева – адвокатами, портреты Ермоловой, Южина, Ленского, Шаляпина – Литературно-художественным кружком и портрет Софьи Андреевны Толстой – семьей Толстого[147].

Вопрос по сути был глубже: Шохор-Троцкого удивляло, как это, когда все, кто только имел счастье видеть Льва Николаевича, его или рисовали, или писали, или лепили, или фотографировали, как это такого художника, как Серов, не заинтересовал образ великого писателя.

Возможно, что именно потому, что так много и, может быть, так назойливо и часто изображали Толстого, папе и не захотелось писать, может быть, была какая-нибудь другая причина – боюсь что-либо утверждать, так как от отца по этому поводу ничего не слыхала.

Помню только, как папа рассказывал о сыновьях Льва Николаевича – о ком именно, я не знаю. Когда папа писал Софью Андреевну, то как-то вечером кто-то из них уходил играть в карты. Лев Николаевич очень просил сыновей остаться дома, но никакие уговоры не помогли; они, очень грубо ответив отцу, уходя, с размаху хлопнули дверью. Лев Николаевич, глубоко опечаленный, молча отошел и сел в кресло. Папа говорил, что ему было ужасно больно за Льва Николаевича.

Когда умер Толстой, Серов был за границей.

Дети. 1899

«Рад я, что Лев Толстой, – писал папа в письме к маме, – закончил свою жизнь именно так, и надеюсь, что и похоронят его на том холме, который был ему дорог по детству. Рад я, что и духовенства не будет, так как оно его от церкви отлучило, – прекрасно.

А мне жаль все-таки Софью Андреевну, так она и не застала живым, т. е. в памяти»[148].

Тогда же, в письме к Илье Семеновичу Остроухову: «Льва Толстого нет оказывается… человек этот большой и много мучился, за что многое простится в его барстве. Побег его не шутка.

Твой Серов.

Где и что и как его хоронить будут – наверно воля его известна. Духовенство, полиция, полиция, духовенство, кинематографы… Не знаю – что лучше – Эскориал? Тоже и католическая смерть не плоха. Что другое, а хоронят у нас в России преотлично и любят»[149].

В 1894 году, за год до смерти Лескова, папа написал его портрет.

Удивительно, что этот портрет, один из лучших, как мне кажется, серовских портретов, разделяет в какой-то мере участь самого Лескова.

Портрет недооценен, как недооценен до сих пор, с моей точки зрения, и сам Лесков, один из замечательнейших русских писателей, гуманнейший, обладающий изумительной красочностью и образностью речи, знавший Россию и русских до самых сокровенных глубин, любивший свою родину огромной любовью.

Зная, может быть, как никто, все ее недостатки, грехи и беды, он знал и все ее веселье и юмор, всю ее одаренность и все ее величие.