Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Папа каждый день ездил на лодке вместе с мальчиками купаться. Он хорошо плавал. Года за два до папиной смерти брат Саша выстроил собственную яхту. Им было сделано самим все, от начала до конца, единственно, что было заказано, это киль и паруса. Яхта была американской системы, очень легкая, плоскодонная, с выдвижным килем. Брат управлял ею в совершенстве, и они с папой часто выезжали далеко в море.

Что папа любил – это ездить верхом. Ездил он прекрасно. Сидел в седле как-то крепко и вместе с тем легко. Так как мы жили далеко от станции (в двенадцати верстах), а ездить в Петербург приходилось довольно часто, решили купить лошадь. Поехал папа на ярмарку под Выборг вместе с Василием Васильевичем (Матэ) и купил по своему вкусу лошадь, рыжую, со светлой гривой и хвостом. Это она изображена на картине «Купанье лошади» (Русский музей в Ленинграде).

Папа очень любил быструю езду, любил сам править. В Финляндии он вполне мог доставить себе это удовольствие. Дороги там были хорошие, а финские лошадки бежали очень быстро.

Одно лето у нас, кроме коровы, лошади, собаки, двух котов и нескольких кур, был еще поросенок. Папа заходил иногда в конюшню почесать поросенку тросточкой спину, отчего поросенок приходил в полный восторг, – похрюкивая от удовольствия, он закрывал глаза и от истомы ложился на бок.

На даче папа ходил в каком-то светлом сюртучке, который стал ему тесноват и у которого от стирки укоротились рукава.

Звали к обеду: в хорошую погоду – на террасу, в плохую – в столовую. Папа спускался веселый и бодрый, на руке у него иногда висел арапник. Проходя мимо мальчиков, он щелкал слегка хлыстом по их голым икрам. Мальчики все лето ходили босые. Обедали довольно шумно: народа ведь нас было много, каждый что-нибудь рассказывал, каждый хотел, чтобы его слушали.

По вечерам папа, если был в настроении, читал нам Диккенса или Глеба Успенского. Читал очень выразительно и вместе с тем очень просто, ничего лишнего ни в интонациях, ни в жестах. Он мог бы быть прекрасным актером.

В Абрамцеве у Саввы Ивановича Мамонтова он много раз принимал участие в спектаклях, живых картинах и шарадах[136].

Очевидцы не могут забыть его в немой роли лакея в пьесе Островского, в которой он затмил всех остальных исполнителей.

Самое любопытное – это то, что коренастый и, как принято считать, мешковатый Серов танцевал настолько хорошо и с такой легкостью, что исполнял, например, целую балетную партию одалиски в гареме хана в оперетте Саввы Ивановича «Черный тюрбан».

В другой раз родная мать, Валентина Семеновна Серова, на званом вечере у того же Саввы Ивановича не узнала его в той балерине, которая с легкостью исполняла на сцене различные балетные па и пируэты.

За несколько месяцев до смерти на маскараде, устроенном в день моего рождения, папа танцевал польку так весело и так легко, с таким, я бы сказала, пониманием сущности этого танца, как не танцевал ее никто из веселящейся молодежи.

Я знала еще только одного человека, который танцевал польку так же замечательно, хотя и по-другому, танцевал ее с восторгом, – это Иван Михайлович Москвин[137].

Папа очень не любил сниматься, не любил своих изображений. Нет ведь ни одного его портрета, кроме репинского. Трубецкой сделал два карандашных наброска, есть автопортрет с папиросой – акварель, но все это лишь наброски.

Из всего существующего больше всего папа похож, с моей точки зрения, на небольшой картине Леонида Осиповича Пастернака «Заседание в Школе живописи»; там изображены Серов, Аполлинарий Васнецов, Коровин, Архипов, Сергей Иванов и сам Пастернак. Папа очень похож, немного слишком выступает лоб, но в общем очень верно передана и папина поза, и его профиль[138].

Александра Павловна Боткина[139] была как-то у нас на даче в Финляндии. Папа был в хорошем настроении, и ей удалось его снять и одного, и с мамой, и с мальчиками, верхом на лошади, в лодке. Снимки получились очень живые, очень похожие.

Бенуа, сколько ни порывался снять папу в Италии в 1911 году, так это ему и не удалось. Папа ловко увертывался, то прячась за маму, то за зонтик, то за прохожих, подтрунивая над неудачами Бенуа, иногда даже сердясь за его преследования.

Леонид Андреев, Лев Толстой, Лесков

Летом 1906 года Николай Павлович Рябушинский[140],зная, что Леонид Андреев живет в Финляндии недалеко от нас, обратился к папе с просьбой нарисовать его портрет для журнала «Золотое руно».

Тем летом писать портрета не пришлось.

В 1905 году Леонид Андреев предоставил свою квартиру для заседания ЦК РСДРП, в связи с чем подвергся репрессиям[141].

После Свеаборгского восстания 1906 года[142], боясь новых репрессий, Леонид Андреев уехал в Германию.

Он писал папе:

«Удалившись неожиданно в „пределы недосягаемости“, ни о чем я так не жалею – из всего российского, – как о том, что не придется мне быть написанным Вами. Теперь, когда, с одной стороны, это было возможно, а с другой – стало невозможно, – скажу Вам искренно: уже давно и чрезвычайно хотелось мне видеть свою рожу в Вашей работе. Не суждено!