Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

В 1899 году Серов делал в Домотканове этюды для иллюстраций на пушкинские сюжеты: «Зимняя дорога», Пушкин верхом на лошади, Пушкин на скамейке в саду[312].

На нижнем балконе дома стоял оставшийся от прежних владельцев

Домотканова – Воробьевых и Постниковых садовый диванчик ампирных, хороших пропорций, деревянный, но необыкновенно тяжелый (какое-то крепкое дерево). Мы долго считали диван чугунным. Этот диванчик Серов поставил в боковую аллею сада, и там Владимир Дмитриевич позировал ему для наброска масляными красками. Фигура Дервиза не похожа на фигуру Пушкина, но чем-то он внутренне Серову помог.

В Домотканове же Серов делал, несколькими годами раньше (1890–1891), иллюстрации к Лермонтову[313].

К иллюстрированию и Пушкина, и Лермонтова Серова привлек Петр Петрович Кончаловский – отец художника. Кончаловский пригласил Врубеля, Серова, Левитана, Васнецовых, Поленова, Пастернака, Дубовского; он очень воодушевлен был изданием[314]. Часть иллюстраций печаталась за границей, Кончаловский сам отвозил их туда, и помню (я была тогда в Париже), как он собрал чуть не всю русскую колонию у себя, чтобы с гордостью поделиться новинкой.

Может быть, его восторженное настроение по поводу рисунков это сделало, но приглашенные были разочарованы, когда сами увидели иллюстрации.

Во всяком случае надо помнить, что это было первое предприятие такого рода и что оно дало прекрасные, навеки прекрасные вещи Врубеля к Лермонтову и Серова к Пушкину[315]

Валентину Александровичу для этюдов Бэлы немного позировала Ольга Федоровна[316].

Серовы, еще молодоженами, поселились в комнатах нижнего этажа в Домотканове. Стены тут толстые, как в крепости, оштукатуренные, без обоев. Суровые стены могли создать крепостную атмосферу рассказов Лермонтова.

Для княжны Мери, переезжающей с Печориным горную речку[317], Серову немного позировала Надя на лошади; она осталась похожей…

Для спящей Тамары[318] он рисовал Аделаиду Яковлевну на маминой кровати, в угловой комнате, наверху. Навзничь, как-то по-восточному плоско лежит Тамара.

В той же небольшой угловой маминой комнате, где Серов рисовал спящую Тамару (окна там на одной стене, и лишь одно – на стене, которая под углом), в 1895 году он писал второй раз Марью Яковлевну (модель «Девушки под деревом»), сидящую на мамином письменном столе[319].

Домашний букетик с двумя-тремя настурциями на столе. Пушистые Машины волосы. Перед окном они ореолом светятся над лицом, которое в теплой полутени и такое свежее. Светится край пушистой щеки, освещенной сзади.

На стене, на фоне – книжная полочка, висящая на вышитых гарусом тесемках, оставшаяся от воробьевских времен Домотканова.

Этот прекрасный портрет, один из лучших портретов Серова, находится во Франции. Львовы, живущие во французской деревне, прислали, было, его н Россию на посмертную выставку Серова в 1914 году, но после выставки взяли обратно.

Поскольку портрет был сразу после передвижной выставки в 1896 году подарен Валентином Александровичем Маше, он остался сравнительно малоизвестным. Его любили и ценили домашние. Но не приложилось еще к этой вещи настоящего ее значения в ряду женских портретов русской живописи.

Валентин Александрович писал этот портрет без натуги, весело. Он просил Машу «думать о чем-нибудь веселом», чтобы выражение лица было такое, как ему хотелось.

«Опять думаешь о печальном?» – нет-нет да заметит ей, видимо подразумевая какой-то разговор. Она рассмеется, и опять глаза и рот надолго веселые.

Маша тогда недавно была замужем, приехала ненадолго из Парижа. Муж не мог приехать с вею – он был эмигрантом царского времени.

Серов поддразнивал ее и тем, что она пудрит компактной палевой пудрой «Дорин» носик (в России этого еще не водилось), и тем, что так изменилась по Франции ее наружность, и что она через день посылает по письму.

Иногда, пока Серов работал, читали вслух.

Валентин Александрович сказал по этому поводу, что под чтение писать хорошо: «Слушаешь – мозг связан, и пишешь лучше».

Во время отдыха кто-нибудь из детей Дервизов приносил из сада яблоки-опадыши. Валентин Александрович грыз их одно за другим, страшно морщась от этой кислятины, но все же поглощал их с комическим остервенением.

Перед войной во Франции 1939 года Маша писала мне, что хочет завещать этот портрет Третьяковской галерее после своей смерти.

Что-то теперь с портретом? Цел ли он? Жива ли Марья Яковлевна?[320]

Перед самой войной она успела прислать в дар Третьяковской галерее несколько юношеских рисунков Серова, последних, что у нее оставались, еще более ценных, чем присланные ею раньше с его письмами и тоже переданные в Третьяковскую галерею[321]

Последний ее дар составляют: карандашный, очень обстоятельный портрет мамы 1881 года с подписью юноши Серова на нем: «Маше и Наде от С.»; ее, Маши, поясной портрет в натуру на большом листе бумаги, карандашом, сделанный, когда и ему и ей было лет по четырнадцати[322].

Шея и подбородок в Машином портрете нарисованы еще по-детски, но глаза сделаны совсем замечательно.