Но это, конечно, была иллюзия, и мы смогли пребывать в ней лишь недолго. Потому что к половине пятого небольшая кучка репортеров, дежуривших около дома, стала шириться, пополняясь новыми. А затем на мамин дом обрушилась настоящая волна, непрерывный и постоянно расширяющийся поток репортеров. Они ехали на машинах, в фургонах, а иногда и пешком, таща с собой фотоаппараты, штативы, микрофоны, записные книжки. Они топтали цветы и кусты. Они звонили в дверь так настойчиво, что я снял колокольчики. Они так громко стучали в дверь, что дребезжали оконные стекла. Телефон разрывался от их звонков, так что в конце концов я его отключил. Они лезли в окна, рылись вокруг дома и в гараже. Они кричали на нас и друг на друга, мешая разговаривать.
Конечно, меня это вторжение ужасно напугало, но маму оно просто выбило за грани реальности. Она прожила свою жизнь как человек, который открывает свою дверь на чей-то стук, который отвечает на телефонные звонки, когда они звонят. Она обнаружила, что почти невозможно не делать таких вещей. При каждом новом вторжении она реагировала так же, как впервые. Не в состоянии осознать связь между суматохой вокруг и преступлениями Джеффа, она сходила с ума в поисках причины всего этого. Я твердил ей, что люди, собравшиеся вокруг ее дома, всего лишь репортеры, безобидные люди, которые просто выполняют свою работу. Им нужен был Джефф, и к ней это не имеет никакого отношения.
Потерявшись в собственном затуманенном сознании, моя мать сочла такие объяснения неприемлемыми. Поскольку она позволила себе иметь лишь самое смутное представление о преступлениях Джеффа, она не могла увязать безумие на своей лужайке с его поступками. Независимо от того, сколько раз я пытался объяснить ей, что происходит, она продолжала спрашивать: «Кто они такие? Чего они хотят? Что это за шум?» Никакой ответ не мог ее удовлетворить, и с каждым разом ее замешательство лишь усиливалось, пока к ночи она, казалось, вовсе не начала терять сознание, ее испуганный взгляд метался, как у затравленного животного.
Около девяти вечера репортеры наконец начали расходиться, и в наступившей долгожданной тишине я решил разложить с мамой солитер на двоих. Мы раскладывали с ней пасьянс и в моем детстве, и в молодости, и, казалось, она всегда расслаблялась. Она лучезарно улыбнулась, когда я предложил сыграть, поэтому я деликатно проводил ее в спальню, и мы сели на ее кровать и начали раскладывать карты.
В следующие несколько минут вокруг нас воцарилась долгожданная тишина, и страх и беспокойство, искажавшие лицо моей матери весь вечер, начали ослаблять свою хватку.
Мы уже приступили к третьей раздаче, когда я внезапно услышал несколько резких металлических хлопков. Они были очень громкими, и сначала я подумал, что люди, которые мстили Джеффу, напав на нас, забросали фасад дома градом камней. Либо это было что-то похуже – например, выстрелы.
Я поспешил за мамой в другую спальню, подальше от передней части дома, и велел ей ждать там. Потом побежал в гостиную и вызвал полицию. После этого встал у окна, ведущего на улицу, и осторожно выглянул наружу. Было темно. Вокруг ни души. Никаких хлопков больше не звучало.
Когда приехала полиция, я вышел во двор. Я ничего не увидел ни на улице, ни вдоль тротуара, но когда повернулся обратно к дому, то увидел, что его фасад из белого алюминиевого сайдинга был помят в разных местах и что по меньшей мере в дюжине мест с него стекала яичная скорлупа.
Ничего не оставалось, кроме как смыть ее, поэтому, пока полиция все еще была рядом, я вытащил шланг на передний двор и помыл фасад.
Затем, около одиннадцати вечера, я проводил маму обратно в ее комнату и уложил в постель. Я никогда не забуду замешательство на ее лице, чувство уязвимости, этот страх в ее глазах.
– Это просто яйца, – сказал я ей.
Она непонимающе уставилась на меня.
– Яйца?
– Кто-то закидал дом яйцами, – сказал я.
– Почему? – спросила она.
Я никак не мог ей объяснить. Яйцами могли забросать дом… ну, к примеру, дом семьи серийного убийцы, при чем тут ее дом… О, черт. И правда.
– Просто яйца, мам, – повторил я. Затем встал и направился к двери. Оказавшись у двери, я обернулся, посмотрел на нее и сказал: – Спокойной ночи.
Она слегка улыбнулась, все еще смущенная.
– Спи спокойно, мой дорогой сын, – сказала она.
Я выключил свет.
Казалось невозможным, что заснуть спокойно мне когда-нибудь удастся.
Родители Лайонела склонились, чтобы проверить грядки с томатами в его студенческом общежитии. Эймс, Айова, 1963 год
Глава девятая
На следующее утро мои друзья отвезли меня в клуб «Висконсин», где я снова встретился с Бойлом. Затем мы вместе отправились в Центр безопасности, в котором наряду с управлением шерифа и различными залами суда размещалась окружная тюрьма Милуоки. Именно там содержался Джефф. По дороге Бойл рассказал мне, что Джефф сделал несколько заявлений, указывающих на то, что он может совершить суицид, и потому его поместили под усиленный надзор группы по предотвращению самоубийств.