Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Семёнова, по школьной привычке, звала Кургапкину Заноза. Нинель Александровна оказалась очень веселым человеком, с юмором, она любила покуражиться над всеми и над всем. На первой же репетиции она мне сказала: «Коленька, мы теперь живем не в Ленинграде, а в ПетербЮрге. Так вот, в ПетербЮрге мы танцуем по-другому, у нас все по-другому, потому что мы – культурная столица!» Про культурную столицу и про ПетербЮрг я услышал впервые, я бы и без этих знаний старался на этой репетиции изо всех сил. Потом Жанна рассказала мне, что на этой первой репетиции запомнила, что я все время прыгал, прыгал, потому что я был очень легкий. Запись нашей «Сильфиды» есть в архиве Мариинского театра. Могу сказать, я не посрамил ни имени ученика Семёновой, ни Большого театра…

63

Многое в Мариинке меня тогда поразило. Я приехал в великий Театр, мечтал выйти на сцену, где ставили свои балеты М. И. Петипа и М. М. Фокин, танцевали В. Нижинский и А. Павлова, мне все остальное было безразлично, но, как оказалось, напрасно…

В Большом театре знали: если я веду спектакль, в 16.30 я уже в театре. В 17.00 сяду гримироваться. Значит, костюмы на месте, гримеры на месте. А тут я прихожу в 16.30, а в театре – никого, вообще никого. До 18.10 ни одного человека, никаких декораций на пустой сцене. А тогда мобильных телефонов не было, никому не позвонить. Канцелярия балета – закрыта, в залах никто не репетирует. Я ходил и думал – интересно, может, я день спектакля перепутал, ну, нет никого. Все мужские гримерки закрыты.

А я же с костюмами пришел и с двумя большими букетами для Кургапкиной и Аюповой. Не буду даже вспоминать, каково было найти цветы в Петербурге в 1997 году. В городе поесть было негде, а тут цветы!

Стал я раскладывать свои вещи в коридоре, потом начал гримироваться. Когда в 18.10 вдалеке появились какие-то люди, я понял, что спектакль все-таки состоится.

Тут около меня возникла фигура Эльвиры Антоновны Смирновой, бывшей артистки балета, которая работала в ту пору в режиссерском управлении. Ее любимая присказка была «Матрёна!» – так она разговаривала. Позднее Эльвира меня полюбила, мы с ней очень сдружились, но первая моя с ней встреча…

Эльвира Антоновна очень маленького роста, она остановилась передо мной и, уперев руки в боки, выдала: «Ну что, Матрёна, где ты шлялся? Где ты, Матрёна, живешь? В конце концов, деньги надо получить…» Я говорю: «Какие деньги…» – «За билеты, Матрёна, где билеты?» Я ей показываю билеты. Она все забрала, убежала, прибежала: «Ну, Матрёна! Давай, не опозорься, Матрена!» Хорошо, что я сидел… Потом выяснилось, что Эльвира Антоновна не любила Лопаткину, а я ж Лопаткину-то «уронил», это, оказывается, в ее глазах было моим большим плюсом.

Через много лет, когда Светлана Захарова уже танцевала в Большом театре, идем мы с ней по коридору Мариинки, навстречу нам Эльвира Антоновна. Увидела Свету, подскочила: «Ну что, Матрёна, приперлась из своей Москвы?!» Света поворачивается и говорит: «Эльвира Антоновна, я – звезда мирового балета, а вы со мной так некультурно разговариваете!» Эльвира замерла от неожиданности, потеряв дар речи: видимо, в «некультурности» ее еще никто не обвинял.

Наконец пришла гример: «Ну, что вам надо?» – «У меня всё свое есть, в принципе, но надо завить волосы». – «Завить? Мы никогда этого не делаем». В общем, как-то она меня загримировала, что-то я на себе сам исправил, сам оделся. Костюмеры пришли за двадцать минут до спектакля. О воде, мокром полотенце в кулисе во время спектакля можно было даже не мечтать.

Публика меня принимала хорошо – настолько, насколько я танцевал. Никакой «группы поддержки», в смысле клакеров, у меня не было. Прыгал я высоко, два тура я делал вправо-влево, все как полагается делал. Там во вставном pas de deux Сильфиды и Джеймса, которое при Вазиеве за сложностью изъяли из спектакля, было что-то типа коды. В ней шли разные мелкие движения, «заноски» – моя стихия, я любил это – прямо комбинации из класса Пестова. Но рядом с Аюповой я старался быть предельно деликатным, подчеркивая ее неоспоримое первенство.

К тому же сцена Большого театра гораздо больше, чем в Мариинском, это сэкономило столько сил, что я мог бы, наверное, «Сильфиду» еще раз станцевать.

Мне было очень приятно, что М. Куллик, В. Ким, Т. Терехова, И. Чистякова зашли за кулисы меня поздравить. Кургапкина сказала что-то ободряющее, в своем стиле: «Ну, грузин, молодец! Не ударил в грязь лицом, не испугался!»

Бо́льшая часть труппы ко мне отнеслась хорошо, но и про «ваш московский базар», «вашу купеческую Москву», «ваш Большой театр» я за три дня своего пребывания в Мариинке тоже немало наслышался. Традиционное противостояние «петербургской» и «московской» школ давало себя знать. Семёнова, как обычно, оказалась права… Но тем не менее сцена Мариинского театра меня приняла. Я это почувствовал.

64

В это время в Большом театре решили восстанавливать «Спящую красавицу» Ю. Григоровича. Она года три не шла. Я оказался вторым составом Дезире и первым в Голубой птице.